Я сочувствовал Морису, когда тот возмущался, обвиняя сына в эгоизме и безответственности, но, кажется, Джейн поставила более точный диагноз. Она утверждала, и я полагаю правильно, что, хотя желание epater la famille[29] сыграло известную роль в срыве Ричарда, главная болезнь его и его друзей — воинствующий идеализм. Голову ему вскружила — или задурила — мечта о славе на подмостках, и его взманил благородный революционный путь, в сравнении с которым любое другое поприще просто противно. Как довольно метко выразилась Джейн: ему подавай луну с неба на золотом блюдечке, и только завтра; а послезавтра она ему не нужна.
Мой же представитель бунтующей молодежи решил свои затруднения несколько более успешно и — принимая его опрокинутую логику — более убедительно, чем юный Ричард с его красным цитатником. Он — на свой манер — хоть зарабатывал на жизнь. Суб-суб-субмарксизм был тут, разумеется, просто шуткой; лишь весьма притянутым оправданием, как первым доказал бы сам добродетельный старина Маркс.
Разумеется, моя развернутая параллель с Ричардом тогда еще не приходила мне в голову. Я просто вспомнил мальчишку, покуда одевался, а вспомнив, стал строить догадки. Например, откуда молодчик внизу вообще прослышал о существовании Терновой дачи? Да, вряд ли он нашел ее по наитию — уж очень неподходящее для наития место. И вдобавок он, кажется, знал, что хозяева живут в Лондоне. Конечно, он мог навести справки на ферме или в пивной. Но идти на риск вовсе не в духе такого жучка. И вряд ли нужные сведения ему сорока на хвосте принесла, скорей уж взбрыкнувший жеребчик. Да, очень возможно, он все узнал от кого следует, верней, от кого не следует. Правда, я никогда не замечал за Ричардом низости или злобы и не допускал, чтобы он нарочно кого-то подначивал ограбить родителей — как бы ни оскорблял он их в минуты запальчивости. Но, возможно, он упомянул о даче среди сотоварищей по грядущему преобразованию мира… а ведь мой-то юный шутник, без сомнения, причислял себя к разряду политических философов этой складки. К тому же он проговорился, что ему далеко ехать. Значит, возможно, в Лондон. Меня самого поразили мои построения, и однако такой оборот дела мне казался весьма вероятным.
Я перебирал весь разговор в поисках новых улик, но тут снизу раздался голос.
— Пошевеливайтесь, дядя.
Я начал спускаться. Я отчаянно обдумывал, как бы невинным вопросом проверить мою гипотезу. Но мне ничего не приходило на ум, да окажись я даже и прав, он, зная, что я друг родителей Ричарда, не стал бы развешивать уши.
Он сидел за старым, деревенского типа столом посреди столовой. Занавески он задернул. В руке у него была чашка кофе. Он приподнял ее, когда я вошел. За его спиной обнаруживался освещенный проход на кухню.
— Кофе точно не хотите?
— Нет.
— Может, бренди глотнете? Там в буфете есть.
От этой смеси хамства и заботливости у меня снова перехватило дух.
— Нет, благодарю.
Я оглядел комнату. Несколько картин исчезло, и я подозревал, что в буфете, возле которого я стоял, поубавилось фарфора.
— Пройдите-ка туда. — Он кивнул в сторону кухни, и в первую секунду я ничего не понял. — Ну, естественная нужда или как ее.
Морис и Джейн в свое время пристроили уборную и ванную к задней части дачи.