— А не в связи с таким вопросом, как старость? — спросил доктор Спенсер.
— Ха, старость не такая уж беда. Возвращаясь к теме разговора, прибавлю: я все более склонен считать, что главный грех капитализма — помимо ростовщичества, алчности, эксплуатации и прочего, — возможно, сродни главному греху христианской церкви, если говорить о ересях. Капитализм на деле порождает раскол. Так, западный капитализм, подобно западному христианству, создал в теории великолепную этику большинства, однако такого большинства, к которому никто из живых людей себя не относит.
— Мы относили, когда сидели на Трафальгарской площади, — сказала Риджуэй.
— Боюсь, что мы представляли не целое, а лишь ничтожную часть. Но вы хорошо сделали, что пришли туда. Всегда надеешься, что иностранцы тебя поддержат. Я тогда обратил внимание, какие у вас хорошенькие ножки.
— А политические взгляды у нее какие? — добродушно сказала Бидди.
— Смело скажу, первый сорт! Да! Да! Ветер новых идей всегда ласкает ноздри. Подтолкни столик дальше, Бидди. Рекомендую воздержаться от тертой моркови, возьми себе лучше еще бульона. — Он вновь обратился к Риджуэй. — Война, — я говорю о второй мировой, — изрядно восстановила нас против моркови. Лорд Вултон, тогдашний министр продовольствия, очень пропагандировал корнеплоды, потому что англичане могли сами их выращивать в садиках перед домом и на загородных участках. Морковь у него, если можно так выразиться, ходила в фаворитках. Считалось, что морковь укрепляет зрение у летчиков, поэтому в каких только видах мы ее не ели — и морковное суфле, и торт из моркови, — хотя у нас в семье летчиков не было. Считалось также, что от моркови лучше видишь в темноте, а от затемнений, разумеется, приходилось страдать всем. У меня лично эти морковные восторги не вызывали особого доверия, а вы как полагаете? — сказал он, обращаясь уже к доктору Спенсеру. — Просто нужно было как-то набить нам животы.
— Мне тогда было слишком мало лет, — сказал доктор Спенсер.
— Как я об этом не подумал. Глупо. И все равно, это факт истории, а от истории никому из нас не уйти. — Епископ обрезал корку с ломтя хлеба и стал жевать мякиш. — Возвращаясь к лорду Вултону — а он, надо признать, отнюдь не был таким уж сухарем, как может показаться, — он проявил, можно сказать, провидческую зоркость в подходе к корнеплодам. Нам всем тогда намозолил глаза в газетах популярный рекламный персонаж по прозвищу Крис Картофель — его рисовали человечком с головой в виде картофельного клубня и помещали рисунок над рецептами блюд из картошки. Я теперь сам стал на него похож. Вчера брился и был поражен тем, какое сходство.
Сестра внимательно поглядела на него.
— У Криса Картофеля были не такие косматые брови, и он был совсем не такой смешливый, хотя иной раз я, честное слово, не понимаю, что ты находишь кругом смешного.
— Видишь ли, Бидди, во-первых, с годами яснее понимаешь, что все кругом — балаган, и это забавно; во-вторых, там и сям наблюдаешь движение вперед, и это радует; в-третьих, существуют книги, и среди них много новых, которые с удивительным комизмом изображают человеческую глупость. Кроме того, существует наш донкихот Буцефал, гениальный конь, и мне с каждым днем все интересней разгадывать, что у него на уме. И наконец, есть этот славный уголок, в котором трудно пасть духом. А-а, вот и пирог!
Слева от Риджуэй возник еще один столик на колесах, с которым вошел Рен.
— Пирог с перепелками? — спросил епископ, вглядываясь в блюдо, стоящее на серебряном георгианском подносе.
— Да, милорд.
— Как к вам следует обращаться? — спросила Риджуэй.
— Да полагается называть "милорд", хотя при обычной беседе мне это как-то не по вкусу, а вам? Слишком уж пышно. Остается "доктор Херлингем" или "епископ" — на выбор. Или "епископ" тоже тяжеловато? При рождении меня нарекли Павлом. Не скажу, чтобы мне были ниспосланы испытания, равные апостольским, однако в Савла меня разжаловать тоже едва ли можно, раз мои родители возлагали надежды на другое имя. Так ведь? Да и вообще, в наши дни имя Савл связывают прежде всего с молодым человеком, который столь блистательно подвизается в кино, разве нет?