Гляжу, а в углу действительно стоит ящик с бутылками.
— Неужели? — спрашиваю. — Ну, по правде сказать, меня это не удивляет. Между нами говоря, мистер Николсон, такой уж это клуб.
— Я рад, что узнал их вовремя, — говорит он. — Благодарение небу, что я узнал их вовремя.
Тут мальчик пришел, подписал контракт, мать собрала чай и все тревоги остались позади.
Но старик никак не мог успокоиться из-за виски, и, когда я уже уходил, он вдруг говорит:
— Вы знаете что? Когда я его выгнал, он заявил: "Ящик я оставлю тут на случай, если вы передумаете".
— Ничего, — говорю я. — Давайте, я его заберу. Избавлю вас от хлопот.
Вступить в клуб
Для начала я взял парочку уроков — надо же было убедиться, что игра у меня пойдет, что я сумею попадать по мячу. Оказалось, что сумею. Профессионал в универсальном магазине даже сказал, что у меня удар от природы поставлен. Конечно, они на похвалы не скупятся, но я и сам это заметил — глаз у меня еще верный.
По правде говоря, я в свое время в какие только игры не играл: и футбол, и теннис, и крикет, даже и кроссы бегал, да только теперь это дело прошлое. Однако не зарастать же вовсе мхом, и я подумал — гольф! Как-никак на свежем воздухе, ну и компания может подобраться приятная. А потому я купил набор клюшек, а дальше, само собой, надо вступить в гольфовый клуб.
Мне советовали: "Вступайте в "Милл-Лодж" (это еврейский клуб в Хертфордшире). А я отвечал: "Почему обязательно "Милл-Лодж", если есть десяток клубов куда ближе?" Они говорят: "Зачем напрашиваться на неприятности?", а я говорю: "Неприятности так неприятности". Меня многие предупреждали, только я как-то не мог отнестись к этому серьезно. Ведь играл же я в футбол, в крикет — и без всяких неприятностей.
Сперва я испробовал "Брук-Парк", потому что он был ближе всего. У меня в этом клубе приятель, Уилли Роуз, и он сказал, что рекомендует меня. Я играл там полтора месяца — у них такой испытательный срок. Секретарь мне сказал:
— Вы посмотрите, нравимся ли мы вам, а мы посмотрим, нравитесь ли нам вы. — Он был министерский чиновник на пенсии. И он сказал еще: — Откровенно говоря, мистер Ричардс, мне, как правило, достаточно просто поглядеть на человека. Нельзя ли узнать ваше занятие?
Я говорю:
— Я занимаюсь мебелью.
Уилли потом мне сказал:
— Он сукин сын. Они все тут такие.
Но мне нравилось там играть. Поле очень приятное. Играл я обычно четвертым — с Уилли и двумя его приятелями, — а иногда присоединялся к другим членам клуба. Ничего плохого не скажу: все держались очень дружески, хотя меня не слишком-то устраивала их манера после игры обязательно идти в бар. Уилли говорил:
— Послушай, просто они такие. Их не переделаешь. Так уж они привыкли жить.
Но по мячу я бил все точнее. Понемножку осваивал приемы. И одного хотел — играть себе спокойно, а они пусть пьют, сколько им вздумается.
Через полтора месяца я пришел к секретарю. И сказал:
— Ну, я решил, что хочу вступить в клуб.
А он говорит:
— Так-так.
Что-то в нем переменилось. Он был из этих, из тощих, с усиками и отрывистой речью. Словом, всегда как будто на все пуговицы застегнут.
— Вы ведь играли главным образом с мистером Роузом? — говорит он.
— Совершенно верно, — говорю. — Мистер Роуз рекомендует меня.
— Мистер Ричардс, — говорит он, — вы еврей?
— Да, — говорю, — только какое отношение это имеет к гольфу?
— К сожалению, у нас еврейская квота, — говорит он.
Я говорю:
— А что это значит?
Он говорит:
— Это значит, что мы не можем вас принять.
— Так-так, — говорю.
Честно говоря, я не сразу поверил, что это всерьез. Меня как оглушило, и ничего понять не могу, словно во сне. Я спрашиваю:
— Ну а в очередь меня записать нельзя? — А сам себя слышу со стороны, как будто даже голос не мой.
Он говорит:
— Это особого смысла, право, не имело бы.
— Почему? — спрашиваю, а он отвечает:
— У нас нет строгой очередности.
— Ну что же, — говорю, — значит, нам больше разговаривать не о чем. — И встал. Руки я ему не протянул, но, когда я уж открывал дверь, он спросил:
— Мистер Ричардс, а мистер Роуз — еврей?
Я говорю:
— Мне очень жаль, мистер Питерс, но, боюсь, у меня нет обыкновения наводить справки о расовой принадлежности и религии людей, с которыми я имею дело.
Пусть, черт его подери, устраивает свои погромы без моей помощи.
Но это было только начало. Рассказать вам, каких унижений я натерпелся и каким оскорблениям подвергался за эти полтора года, вы не поверите. Я и сам поверить не мог. Но это только прибавляло мне решимости.
Следующий клуб, куда я сунулся, оказался даже хуже первого — "Риджентс-Хилл". А ведь началось все прекрасно! Я побеседовал с секретарем, очень милым и обходительным, совсем не таким, как первый. На нем был твидовый костюм в клетку, и он все время смеялся. Он сказал:
— Вот и отлично: приходите, играйте — ну, например, месяц, — познакомитесь поближе с членами и найдете двоих, кто вас рекомендует.
Я играл и все больше осваивался. Конечно, форы я еще не давал, но ударов затрачивал все меньше. Публика там была приятная, солидная: банковские управляющие, предприниматели и прочие в том же роде. Разговаривать нам особенно было не о чем, ну да меня это не волновало. Я приходил играть в гольф, а поговорить мне и дома найдется с кем.
Когда месяц кончился, я снова пошел к секретарю. Он меня встретил так же дружески, как в первый раз, да и вообще все это время держался со мной любезней некуда. Он сказал:
— А, мистер Ричардс! Зашли за вступительной анкетой?
— Да, будьте так добры, — говорю.
— Вот, пожалуйста, — говорит он, а когда я уже дошел до двери, вдруг окликнул меня и добавил: — Еще один вопрос.
"Вот оно", — думаю, и у меня прямо под ложечкой заныло.
— Что такое? — спрашиваю, а он говорит:
— Когда станете членом клуба, пригласите меня сыграть партию?
Я уехал. Думаю: все прекрасно. Потом дома развернул анкету, посмотрел, и нате вам — вопрос одиннадцатый: "Религия". Как ногой в живот ударили.
Несколько дней я не знал, на что решиться. Десять дней прошло, анкета лежит, а я к ней не притрагиваюсь. В конце концов я ему позвонил и сказал:
— Говорит Лайонел Ричардс.
Он отвечает:
— Ах да! Вы же еще не прислали анкету.
— Не прислал, — говорю. — Меня немножко смущает один пункт. Мне не совсем понятен вопрос.
— Неужели? — говорит. — Какой же?
— Одиннадцатый, — говорю. — "Религия".
— А! — говорит он. — Так мы же его просто вставили, чтобы не допускать евреев.
И снова меня как будто ниже пояса ударили.
— Ну, — говорю, — мне очень жаль, но я еврей.
А он вдруг затараторил:
— Это не мое правило. Я его не вводил. Так решило правление.
— Так-так, — говорю. — Ну, большое вам спасибо.
И тут я чуть было не махнул рукой. Жена меня просто умоляла. Она говорила:
— Ты, того гляди, заболеешь. Ну зачем тебе это нужно?
А мой компаньон сказал:
— Если ты хочешь играть в гольф, так вступи в "Милл-Лодж".
— Не хочу я вступать в "Милл-Лодж", — говорю. — Почему я обязан вступать в "Милл-Лодж"?
Он говорит:
— А чем тебя "Милл-Лодж" не устраивает? Ну, не спорю, взносы там высоковаты.
— Да при чем здесь это? — говорю. — Я не хочу, чтобы меня вынудили туда вступить. Если я вступлю в "Милл-Лодж", так только если сам захочу.
Через месяц он говорит:
— Послушай, я из-за тебя скоро свихнусь. Вступай в "Милл-Лодж"! Я тебя рекомендую. Заплачу за тебя вступительный взнос, черт бы его побрал!
— Нет, — говорю. Потому что я уже твердо решил. — Я тогда себя буду презирать.
Кто-то посоветовал попробовать "Масуэлл-Парк".
Я поехал туда, посмотрел на секретаря, и сразу все ясно стало. Это был какой-то полковник. Таких среди них не меньше половины: глядят на тебя, словно ты стоишь перед военно-полевым судом. Он достает анкету и говорит: