— Но от вас ждут не этого.
— Вот потому это тоже будет бунт, хоть и на скромный манер. Нельзя же нам с вами вечно сидеть в знак протеста на Трафальгарской площади.
Епископ потрепал жеребца по холке, огладил ему ребра, и они двинулись к дому.
— Весь лоск потерял, — сказал епископ о коне, — и глаза потухли. — У самого епископа от обуревающих его идей глаза возбужденно поблескивали в свете, который падал из окна конюшни. — Жаль, что вы не хотите гулять у нас с собаками, а впрочем, я понимаю, что вы не со всяким человеком готовы водить знакомство. — Спохватясь, что сказал чепуху, он поднял девушку на руки и понес через грязь. — На всякий случай, чтобы не запачкался ваш наряд, — сказал он.
— Какое слово хорошее, — сказала она. — Это я только сегодня, а так сто лет не ношу ничего, кроме джинсов.
— Джинсы мне тоже нравятся.
— Гетры язычников, — сказала Риджуэй.
— Во всяком случае, для Трафальгарской площади они хороши. Так же, впрочем, как для пикников, занятий живописью и чистки конюшен.
— Вот вы говорили, что бунт иногда может быть оправдан. А можно ли когда бы то ни было найти оправдание войне?
— А вы как считаете? — сказал епископ, он все еще нес ее на руках, спотыкаясь о булыжники, видно было, как жадно он ждет от нее ответа.
— Такой, как война против нацизма, по-моему, можно. А крестовым походам, думаю, — нет.
— И я так думаю. Вот когда речь идет о независимости Индии или об Ольстере — тогда это трудный вопрос. Не зариться бы людям на чужое, вот с чего надо начать.
Через неделю голубя заменили приветливой голубкой. Жеребец прекратил голодовку и блестяще выступил на скачках. В популярных газетах с неодобрением писали о епископах, которые держат скаковых лошадей, тем более таких, которые побеждают на скачках. В серьезной газетной хронике коротко сообщалось, что епископ отдал свой выигрыш в пользу Черной Африки. Епископ все-таки написал о своем коне, и написал замечательно. Риджуэй ненадолго попала в тюрьму за участие в новой, но уже более бурной демонстрации в защиту Родезии, — перед этим она узнала от соседки по сидячей демонстрации, немолодой либералки из Родезии, как у них в стране расправляются с черными диссидентами: нескольких нашли мертвыми в полутораметровой камере, где их несколько дней продержали без воды. На потолке камеры отпечатались их следы — очевидно, так велика была у узников потребность ходить, хоть где-нибудь. Один из заключенных, обмакнув палец в грязь, вывел на стене неровными печатными буквами: "ПРИВЕТ НА ВОЛЮ". Надпись сделал человек, которого либералка, после того как сама освоила сечуану, научила писать по-английски.
Риджуэй снова и снова приходили на память епископ, конюшенный двор, конь, голубь, темный вечер и ощущение собственной тяжести, когда старик поднимал ее на руки.
— Вы противник насилия? — спросила она, когда он нес ее через двор. — Я — пацифистка.
Епископ остановился, чтобы легче было сосредоточиться.
— Вообще говоря, я сам пацифист. И все-таки бывают случаи, когда насилие — единственный способ явить в конечном счете милосердие. Трудность в том, чтоб установить с определенностью, кто замышляет насилие и способно ли оно породить милосердное общество. Партизанские движения ведутся большей частью слишком беспорядочно. — Девушка спадала у него с рук, как будто он нес подвенечное платье, залубеневшее от времени.
— Что это, ваша лопатка или ремешок от моих часов? — спросил епископ. — В любом случае вам, наверное, больно. Еще минута, и мы будем у лестницы. Увы, я теперь хожу с девушками на руках не так резво, как прежде.
— Вам не тяжело? — спросила она.
— Нисколько. Просто меня увлекала наша беседа. Я как-то не обратил внимания, какая вы легонькая, — некрасиво с моей стороны, правда? Но со стариками бывает, знаете. Направишь все мысли в одну точку, а остальное упустишь. Великое благодеяние — старость. Столько времени высвобождается.
Спрашивайте — отвечаем
Идет передача
— Привет-привет. Встречайте день улыбкой. И пусть господь вам пошлет еще много счастливых лет, — провозгласил мистер Росситер в радиостудии в 7.30 утра. — Мистер Главный распорядитель, соедините меня с нашим первым гостем. Кто этот счастливец?
— Линда, бабуля сейчас будет выступать по радио вместе с мистером Росситером. Доедай-ка побыстрей яичницу. Событие-то какое! — сказала миссис Слоткин, прижимая к уху трубку.
— Вы в эфире, бабуля. Извините, я пока не знаю, как вас зовут, — сказал мистер Росситер.
— Сделайте погромче, Линда. Хочется себя послушать, — сказала миссис Слоткин, в волнении перекрывая голос мистера Росситера.
— Я говорю, вы в эфире, — сказал мистер Росситер.
— Ой, вы меня напугали, прямо язык отнялся!
— Вы меня слышите? Что за шум там у вас?
— Оркестр играет на улице.
— Может быть, закроете окно?
— Виновата, не догадалась.
— Голубушка, я вас совсем не слышу. Как вы там, все в порядке?
— Да, все хорошо. И на здоровье грех жаловаться, а уж в такой день — подавно. С вами поговорить — все равно как побывать на уроке. Очень мне по душе, как вы обходитесь с людьми.
— Вы хорошо настроили приемник? А то эхо мешает.
— Я говорю, мне по душе, как вы указываете людям на их ошибки.
— Да-да, конечно. Так вас, голубушка, как зовут? И с чем вы к нам обращаетесь?
— Я — миссис Слоткин-старшая. Сына и невестки нет в живых, и я осталась с внучкой, Линдой, живем в хорошеньком доме на колесах, а обращаюсь я к вам, потому что мне одиноко.
— Сделайте звук потише, голубушка. Я слышу свое эхо, а вас совсем не слышу. Перекрываю вас.
— Линда, слышишь, что сказал мистер Росситер? Расскажи-ка, почему ты так нарядилась в будни?
— Сегодня особенный день, — сказала Линда. — Сегодня ты выступаешь по радио.
— Простите, так с чем вы к нам? — сказал мистер Росситер.
— Экая жалость! Теперь нас вовсе не слышно по радио. Только по телефону. Мистер Росситер, я хочу вам сказать спасибо, что вы так умеете сочувствовать людям. Вы меня слышите?
— Как это мило. Я стараюсь делать, что могу. У вас что, трудности с домом? Нужен ремонт? Жалуетесь на условия аренды?
— Нет, просто мне одиноко.
— Что вы — с такой прелестной внучкой? Мистер Главный распорядитель уже машет мне рукой, значит, у нас осталось всего две минуты.
— Никакая я не прелестная, — громко сказала в эфир Линда. — Я сейчас в переходном возрасте, нескладная, и к тому же гнусавлю. Бабуля, спроси у мистера Росситера, мне не надо вырезать аденоиды?
— Линда, детка, невежливо прерывать бабушку, — сказал мистер Росситер. — Ты вот что: пришли мне свою фотографию и адрес, тогда я найду вам хорошего врача неподалеку от вас. Миссис Слоткин, скажите, как вы проводите время? Есть ли в вашем городке на колесах чем заняться на досуге?
— У меня никогда не лежала душа к канасте, а к бинго я так и не пристрастилась, и пить не пью. С землей возиться у нас нет смысла, так что я вычитываю корректуры телефонной книги. Когда работа готова, сажусь в машину покойника мужа и отвожу корректуру издателям.
— Отлично, миссис Слоткин! Вы умеете жить интересной и полной жизнью. Но должен вас и пожурить: вы не жалеете себя. Вы, чего доброго, и соседей еще катаете, угадал? Вас тянет к людям?
— Приглашаю, никто не едет. Так и коротаешь жизнь одна-одинешенька, прости господи.
— Вы хорошо водите машину? Места у вас кругом, верно, красивые?
— Я двадцать лет вожу машину, но до сих пор не умею делать левый поворот, боюсь встречного движения — вот людям и не нравится.