Авторша очень далека не только от легенды об апостоле Андрее, но и от Франциска. Но они — «мистики». Совершенно в другом духе пишет о чистилище ровесник автора, нетрадиционный католик, который является одним из источников нового духа. Он обращается к Пресвятой Деве:
Nous ne demandons rien, refuge du pecheur,
Que la derniere place en votre purgatoire,
Pour pleurer longuement notre tragique histoire,
Et contempler de loin votre jeune splendeur.
Charles Peguy. Pelerinage a Chartres, vers 1910 [37].
Относительно пути одиночества перед Творцом, свойственного католикам, он действительно уже сам по себе трудный и крестный. И мне, живущему среди католиков, чуждых чувству общности, не было открыто другого пути. Это — царский путь и, как указывает корнесловие, — путь монаха. Но тот факт, что западные монахи знают и другой путь, указывает, насколько бытовой католический взгляд — односторонний. Однако стоит призадуматься о том, что рядовому католику предлагается только один путь — наивысший.
Путь суровый, да. Но сам он вовсе не ведет к страданиям или к созерцанию Страстей в том понятии культа Страстей, что принят на Западе (Франциск). Вот Вы говорите, что надо соединить восточное и западное благочестие. Легко сказать. Российская Церковь, по крайней мере, широко восприняла от Запада культ Страстей. Но самые кровавые, «итальянские» Распятия у нас отличаются выражением Лика. Художник изобразил не самую агонию, а момент смерти, когда уже «все совершилось». То, что нас смущает в попытках написать икону Моления о Чаше, это не столько художественная нищета, как факт, что икона не совершенна: не хватает утешения. Вы помните, в житии Тихона Задонского, как он лежал больной перед Распятием и как он вдруг бросился целовать ноги Распятого со слезами радости. Этот момент вовсе не понятен рядовому католику. Говорят: «Это какая–то опечатка». Вам известно, что духовное упражнение в 14–ти Стояниях Крестного Пути пользуется почти официальным признанием в католической литургике. 14–е Стояние есть Положение во Гроб, и только редкие верующие стали недавно прибавлять и 15–е — Воскресение.
Тут мешает западному христианину крайняя бедность в области чувств, словаря западных языков (кроме м. б. немецкого). Такого слова как «умиление» вовсе не существует, и, следовательно, одновременное совмещение радости и печали для них немыслимо. Конечно, само чувство им не чуждо, но, кажется, я о нем никогда ничего не читал.
После такого нападения на католиков (мои друзья говорят, что я вообще — циник), я с радостью перехожу к хвале: о свободе и мудрости, и о смежном вопросе об отношении Церкви к миру.
Я знаю, что православные духовники очень гуманны и нередко немало опытны в чисто духовных вопросах. Западный духовник — тоже довольно гуманный. Окончив семинарию, священник спешит забыть курс «морального практического богословия», который он зубрил. Ибо, как любит говорить мой брат, он ни богословский, ни моральный, ни практический. Теперь этот курс больше не преподается, а у нас, доминиканцев, вовсе никогда не существовал. Преподавалась одна только Summa Teologica [38]. Чисто духовно рядовой западный духовник менее мудрый, но тоже нелегко относит к Богу или к дьяволу то, что происходит от чисто психических причин.
По отношению к мирскому человеку восточный духовник — широк. Но если духовный сын желает оцерковляться, то духовник должен налагать на него неудобоносимое иго. Духовник требует, чтобы он отошел от мира. Ведь сама Иисусова Молитва есть полный отход от мира, и поэтому я редко в ней упражняюсь.
Нередко я мечтаю, насколько, казалось бы, более гармонично развилась моя духовная жизнь, если я остался бы православным. Но это неверно. У православных я не нашел бы опоры в моих довольно тяжелых психических недугах, ни просвещения и руководства в моем особом созерцательном пути. Поэтому я сказал, что у католиков особая свобода: духовник освобождает человека от самого себя. Как Вы теперь видите, я говорил о свободе и мудрости в области душепопечения.
Католическая мудрость — разносторонняя. Она исходит от особого взгляда на мир. Надо различать два момента во взгляде богослова. Когда он сталкивается с заблуждающимся собеседником, то он отстаивает истину. Но когда, в тишине своей кельи, он изучает иномыслие, то его главным образом интересует то, что обогащает его понятие о христианстве. Он созерцает, ибо все человеческое — говорит о Боге, и все человеческое — освещается познанием о Боге. Этот истинно платонический взгляд далеко не чужд католикам, ибо это есть взгляд самого Фомы Аквината. В предисловии «Summa Teologica» он пишет: (Iа, q. 2, Introd.) Quia igitur principalis intentio hujus sacrae docirinae est Dei cognitionem tradere, et non solum secundum quod in se est, sed etiam secundum quod est principium rerum et finis earum, et specaliter rationalis creaturae, ad hujus doctrinae expositionem intendentes, 1) tractabimus de Deo (: la pars), 2) de motu rationalis creaturae in Deum (: 2a pars), 3) de Christo, qui, secundum quod homo, via est nobis tendendi in Deum (: 3a pars) [39].
37
Не просим ничего, лишь грешника приют,
Последнего пристанища в чистилище Твоем.
Чтоб нам оплакивать все ужасы истории
И созерцать сиянье юное Твое.
Шарль Пеги. Паломничество в Шартр, ок. 1910 (франц.).
39
Поскольку главная цель этой священной науки — преподать знание о Боге, и не только о том, что Он есть в себе, но и о том, что Он есть как начало и конец [всех] вещей, и особенно — разумной твари, мы, намереваясь изложить это учение, 1) рассуждаем о Боге (первая часть), 2) о движении разумной твари к Богу (вторая часть), 3) о Христе, который, поскольку Он человек, есть путь, по которому мы должны стремиться к Богу (третья часть) (лат.).