- Какой же я частник? Я на общество работаю!
Наконец вернули голос.
На радостях крепко выпил и пьяный возил свою бочку по городу. Подошел к милиционеру:
- Милиционер! Я право голоса получил! Могу я петь?
- Пой.
И он шел рядом с коричневой своей, дубового цвета, бочкой, лихо крутил в воздухе вожжами, будто на свадьбу ехал, и пел.
* * *
Настоящая московская речь:
- Жира стояла уж-жасная.
- Шилун ты какой!
- Два шига сделал и стаит.
* * *
Бабушка:
- Юлию Николаевну не узнать. Старенькая, согнутенькая ходит.
* * *
Бабушкин муж Аркапур. Отчим нашего отца. Читает Библию. Книгу Притчей Соломоновых. На полях делает карандашом пометки, некоторые стихи подчеркивает. Например:
"Лучше жить в углу на кровле, чем со сварливой женою в пространном доме".
"Глупость привязалась к сердцу юноши, но исправительная розга удалит ее от него".
"Не оставляй юноши без наказания: если накажешь его розгою, он не умрет; ты накажешь его розгою и спасешь душу его от преисподней".
"Удали неправедного от царя и престол его утвердится правдою".
На полях: Распутин.
"Непрестанная капель в дождливый день и сварливая жена - равны".
"Соблюдающий закон - блажен".
"Розга и обличение дают мудрость".
"Где слово царя, там - власть; и кто скажет ему: что ты делаешь?"
"Кто наблюдает ветер, тому не сеять; и кто смотрит на облака - тому не жать".
Приписано: колхозы.
Вот так и вырисовывается, как на фотографической пластинке, весь характер человека и взгляды его...
У Аркапура трое детей. Дочь Лёлю в семнадцатом году он проклял. Да, проклял самым настоящим, классическим образом. Узнав за обедом от старшего сына Сергея, что Лелин жених Леонид Гельфенбейн - не русский немец, за которого он себя выдавал, а крещеный еврей, Аркапур задрожал, поднялся над столом, вытянул руку и страшным голосом возгласил:
- Проклинаю!..
Леля и жених ее уехали в Москву, там венчались (вчетвером, две пары, потому что брат Леонида Анатолий влюбился по фотографической карточке в Лелину кузину Настю Кацепову) и уехали в Симферополь к Гельфенбейнам старшим. После Перекопа и прочего оказались в Константинополе.
Теперь они в Сербии. Леонид - королевский судья.
Бабушка украдкой от мужа переписывается с Лелей.
* * *
Аркапур - член Русского собрания. Монархист. Шовинист. Патриот из тех, кого называют квасными.
Хорошо помню отпечатанные в типографии плакатики, висевшие на каждой площадке парадной лестницы пурышевского дома на Фонтанке, 54:
"По-немецки говорить запрещается".
Я и тогда, маленький, удивлялся: кому придет в голову говорить по-немецки на лестнице!
Для Леонида Аркапур сделал исключение. Очень уж приглянулся, понравился ему этот молодой, белозубый, статный и веселый немчик в русской земгусарской форме. И при этом какой ум, какая деловая хватка! Тот еще не стал женихом, еще обручения не было, а Аркапур уже дня не мог провести без него.
Старший сын Аркапура Сергей, помогавший отцу в делах, испытывал ревность совершенно женскую.
Возникли у него подозрения. Уговорил сводную сестру Тэну, и они вместе поехали на Васильевский остров в университет. За синенькую бумажку канцелярист разыскал бумаги братьев Гельфенбейнов и подтвердил:
- Да, крещеные евреи.
В тот же день, за обедом, как бы между прочим Сергей сказал:
- А вы знаете, папаша, ведь Леонид - жид?
Тут вот и затряслась седая патриаршая борода Аркадия Константиновича. Тут он и побагровел, и поднялся над столом, и протянул задрожавшую руку в сторону Лели:
- Проклинаю!..
* * *
Аркапур - внутренний эмигрант. Он живет в своем медвежьем углу и слышать не хочет о возвращении в Ленинград до тех пор, пока тот снова не станет Петроградом.
Борода его бела. Ноги плохо слушают его. Память изменяет ему. Но он мечтает прожить сто лет и твердо уверен, что проживет.
* * *
Судьба Аркапура, его жизненная и деловая карьера типичны для целого круга моих родственников. Две линии Спехиных, семья Кацеповых, семья Сидоровых, Носановы... Капиталисты первого поколения. Дедушка Василий мальчиком приехал из своей холмогорской глуши буквально с пятачком в кармане. Перед революцией был владельцем пятиэтажного универсального магазина на Садовой.
Мальчиком из родной Устюжны приехал в Петербург и Аркаша Пурышев. "Мальчиком" работал он в чайных магазинах - на Васильевском острове, у Владимирской церкви, на Невском. Потом поступил на счетоводные курсы Езерского, где познакомился и подружился с другим учеником - Петром Сойкиным. Впоследствии строил для Сойкина дом на Стремянной, 12 - адрес, известный многим любителям книги.
Окончив курсы, работал какое-то время у Езерского помощником. Потом получил приглашение в Ташкент, в только что завоеванные области.
* * *
В Петрограде, в Полюстрове, у него был куплен еще в 1915 году большой пустырь. И вот у всякого приезжающего из Ленинграда он спрашивает:
- Не знаете, там не построили ничего?
Потому что по законам Российской империи здания и предприятия, самочинно возведенные на чужой земле, переходят в собственность владельца участка.
* * *
Газет не выписывает. "Не хочу обогащать Советское государство", говорит он. Но это неправда, на самом деле газету не выписывают из экономии. Берут ее у хозяев, а на сэкономленные за год 12 рублей покупают ведро меда.
* * *
Пьет чай с медом, отсчитывает и глотает каждые два часа гомеопатические шарики, утром и вечером подолгу молится, гуляет в саду и ждет... ждет, что его позовут.
А сын Сергей уже восьмой год не пишет ему.
А в Белграде, в Сербии, у него растет внучка Таня, и он не знает об этом. Не знает о ее существовании.
* * *
В поезде "Калуга - Москва".
Народу еще не много. Почти все спят. Типично для времени: из каждых трех пассажиров два - строители. С топорами, пилами, фуганками, желтыми "футиками" за голенищем...
* * *
Молочницы садятся тем больше, чем ближе к Москве.
* * *
Парень ходит по вагонам, торгует яблоками. Продал корзину, сходил в свой вагон, принес еще.
- Угощаю коричневыми! А вот замечательные коричневые!
* * *
Прибыли в Москву ранним дождливым утром.
Вокзал уже понемногу оживал. Ждали прибытия одесского поезда.
В киоске продавали свежие, сегодняшние "Известия".
На улице лил дождь.
* * *
Москва 5.IХ.30.
На четвертом номере добрался до Николаевского вокзала, отдал на хранение вещи, в буфете выпил чаю с бабушкиными пирожками.
На той же четверке проехал на Центральную городскую станцию. Билетов на сегодня нет. Пошел на станцию международных вагонов. Простоял в очереди два часа, билет получил.
Весь день в Москве. В Третьяковке, на Сухаревке, в часовне Владимирской Божьей Матери, в ЦПКиО. Там поужинал.
Сейчас на вокзале.
Поезд должен был уйти в 21. 30, но опаздывает на пять часов, уйдет, дай бог, в четыре.
Сижу, пью чай, любуюсь молодой американкой.
Был на почтамте в смутной надежде поймать Катю, но, как и следовало ожидать, Катю не поймал.
Москва по-прежнему неуютная.
"В муках рождается новый мир".
Спать хочется.
Предыдущую ночь спал два с половиной часа. А перед тем несколько ночей тоже недосыпал. Сознательно.
Без десяти два.
В буфете со столов убрали скатерти, и люди спят, положив головы на грязные доски.
Пьют чай в стаканах без блюдечек. Напоминает девятнадцатый год. Ярославль, Рыбинск, ст. Лютово...
Болел зуб. Сейчас, слава богу, утих.
Американка познакомилась с молодым американцем, этаким киногероем, вроде... не скажу вроде кого, не вспомнить.
Их много таких.
В белом клеенчатом пальто, в широкополой шляпе.
* * *
Может быть, она и не американка. Нет, американка. Кричит на весь вокзал.