- Кондуктриса! Что вы смотрите, у вас же не вагон, а электрический стул!
- А вы галоши на руки наденьте, - советует какой-то благодушный джентльмен.
* * *
В кофейне при гостинице "Бристоль" сидели три иностранных матроса. Турки. Два молодых и один маленький пожилой, пожалуй даже старый. Машинист, вероятно. Пили пиво.
В кофейне играло радио. Какие-то европейские или американские джазы, "мимми" и тому подобное. Турок сердило радио. И вместе с тем интриговало. Как видно, у себя на родине они не слишком часто слушают эту механическую музыку. Один из них - молодой - встал, подошел к замаскированному в стене "динамику" и долго разглядывал его и даже ощупывал. Потом вернулся к товарищам, сел и вдруг - затянул прекрасную турецкую песню. Товарищ его, тот, что помоложе, подхватил. Потом, откашлявшись, запел и старичок машинист.
Это было совершенно замечательно. Я жалел, что не имею никакой музыкальной памяти, не знаю нот и не могу записать этот турецкий народный напев.
А впрочем, дело не в том. Как бы хороша ни была эта песня, трогательнее всего был этот наивный протест против дурацких европейских штучек и та задушевность, с какой пели эти нищие, плохо одетые люди.
Одеты они были, действительно, очень плохо. Наши совторгфлотовцы одеваются куда шикарнее.
Выпили они три бутылки пива, посовещались и заказали еще "дрей бир". Но потом, посовещавшись еще, подсчитали деньги и заявили, что "бир нет" - не надо.
Подзывая кельнершу, они употребляли единственное известное им русское слово: товарищ!
Прежде чем покинуть кафе, обошли всех кельнерш и официантов и за руку попрощались с ними.
- Ох, какие глупые, - сказала белокурая кельнерша, убирая за ними со стола. Но турки ее растрогали. Еще долго после этого она ходила улыбаясь...
* * *
Жан Ло рассказывал мне о французском художнике (и показывал его рисунки), который дал обещание любимой девушке Марго - на каждом рисунке изображать в ее честь маргаритку. Он иллюстратор, карикатурист. И в самом деле, у него нет ни одной работы, где бы, кстати или некстати, не фигурировала маргаритка.
* * *
На улице подошла ко мне нищая старуха. Я подал ей 20 копеек. Она заплакала:
- Спасибо, сынок! Спаси тебя бог! Чтобы твоей маме так подали!..
* * *
Сегодня играл во дворе с девочками - Аней и Валей. Им вместе одиннадцать лет. Обе они одесситки. Очень разговорчивые, не по летам солидные и - смешные. Играли мы так. Один остается, а двое уходят и договариваются: что будем делать? Будем, к примеру, рвать яблоки в саду. Возвращаемся и говорим:
- Здравствуйте, дедушка король!
- Здравствуйте, ребятки. Где вы были?
- В саду.
- Что вы делали?
И вот мы начинаем подпрыгивать и срывать воображаемые яблоки с воображаемого дерева. А дедушка король должен угадать, что мы делаем.
- Вишни рвали?
- Нет.
- Сливы?
- Нет.
- Абрикосы?
- Нет.
- Яблоки?!!
И вот мы срываемся с места и бежим, а дедушка король должен нас поймать. И кого поймает, тот превращается сам в дедушку короля.
Фантазия у девочек не очень богатая. Впрочем, они еще очень маленькие. Они еще "играют в игру" - подражают старшим детям, которые в их присутствии играли "в короля". Поэтому они загадывают из раза в раз одно и то же: рвут яблоки, стирают белье, опять рвут яблоки и снова - до дыр - застирывают бельишко.
Я пытаюсь внести некоторое разнообразие в игру. Я катаюсь на лошади, печатаю на пишущей машинке, растапливаю печь. Девочки догадываются, в чем дело, но протестуют:
- Так не играют!
Внезапно игра наша прекращается. Аня вспомнила, что мама запретила ей бегать, - она без галош, а во дворе сыро. Мы переходим к стене, где серая полоска сухого асфальта, и довольно долго разговариваем, болтаем обо всем на свете.
- Вы заметили, - спрашивает у меня Аня, - что когда Валя говорит, она прибавляет к каждому слову букву "у"?
- Нет, - говорю, - не заметил. А как же это она говорит?
- Ну, например: у квартире, у саду, у лесу.
- А ты как говоришь?
- Я говорю: в лесу, в квартире...
- Ну это потому, что ты говоришь по-русски, а Валя по-украински.
Тут вмешивается в разговор сама Валя.
- А у нас есть одна девочка. Так она говорит только по-украински. Потому что у нее два зуба выпало.
- Интересно! - говорю я. - А если у нее три зуба выпадут, что ж она по-немецки говорить начнет?
Но девочки не понимают моего остроумия. Обе они вежливо улыбаются и молчат.
Потом Аня открывает рот и показывает:
- Посмотрите, у меня два зуба качается.
Зубки совсем мышиные, маленькие, острые.
- А когда мама с базара пришла, так у меня целых три качалось, хвастается она.
- Ишь ты какая, - говорю я с завистью.
Наша беседа привлекает внимание домохозяек. В окнах появляются любопытные. Женщины таращат глаза, смеются. Но я не обращаю на них внимания. Я предлагаю девочкам сыграть еще как-нибудь. Однако любопытных и в окнах и во дворе прибавляется. Играть же на забаву толпе я не привык. Я не шарманщик и не уличный певец. Играл я для себя, для души. И вот я раскланиваюсь с девочками, пожимаю их маленькие ручки и шагаю домой, где ждет меня чрезвычайно срочная и неинтересная работа.
* * *
Жанр, от которого пахнет сургучом: заявка.
* * *
На днях я вернулся домой и не мог достучаться. Хозяйка ушла на базар, оставила ключ Анечке и приказала ей сидеть во дворе на скамейке и караулить меня. Девочка заигралась и не заметила, как я прошел в подъезд. Я долго и безрезультатно стучался. Наконец открывается соседняя дверь и на пороге появляется девочка шести-семи лет, стриженная по-мальчишески, в вязаном свитере. Это та самая девочка, которая сказала про своего папу: "чтоб он помер". Ее оставили дома караулить квартиру, она услыхала стук на лестнице и не вытерпела, вышла. Мы долго беседовали с нею. Она сбегала в квартиру, принесла ключ, пыталась открыть мою дверь - не удалось. Девочка не по летам солидна, как, впрочем, и большинство одесских детей.
- Вы представьте, у нас вчера вязанку украли!
В передней висела вязанка - вязаная мамина кофта, - кто-то зашел с лестницы и стащил ее.
- Как же ты не боишься открывать дверь?
Тогда она, спохватившись, удаляется за порог и захлопывает дверь перед самым моим носом. Но через минуту, не выдержав, появляется снова.
Мы болтаем с нею о разных вещах. Девочка мне не нравится. Она хвастлива, врет на каждом шагу, говорит, например, что у нее три собаки, и вообще всячески пытается вызвать во мне зависть.
- Папа дарит мне страшно много игрушек. У нас есть телефон. У меня около тыщи книг...
- Не простудишься ты? - спрашиваю я, чтобы оборвать эту надоевшую мне болтовню.
Но девочка не уходит.
Вдруг внизу на лестнице раздаются шаги.
- Это с кем ты там? - слышится испуганный и возмущенный голос. Возвращается мама. Зина захлопывает дверь и убегает.
- Я вот тебе... Наказание ты мое!
Женщина стучит. Дверь не отворяется. Она звонит. Звонит еще раз. Наконец за дверью раздаются торопливые шаги и голос:
- Кто там?
Не желая участвовать в развязке этой драмы, соучастником которой до некоторой степени привелось быть и мне, я поспешно удаляюсь. Через десять минут услужливые соседки помогают мне разыскать ключ.
Сегодня я встретил на лестнице Зину.
- Ну, как вы - попали все-таки тогда в квартиру? - спрашивает она.
- Конечно, попал, - говорю я. - Что ж я, по-твоему, ночевать на лестнице буду? Я не такой дурак, как ты думаешь. А тебе что, попало от мамы?
- Хе! Велико несчастье! - говорит, усмехаясь, эта шестилетняя одесситка и удаляется - без поклона и без малейших признаков уважения к взрослому человеку, который удостоил ее чести беседовать с нею.
* * *
На Дерибасовской милиционер и дворник подняли загулявшего капитана дальнего плавания, взяли его под ручки и повлекли в район. Кто-то в собравшейся толпе: