— Кто это тебе сказал?
— Твой отец.
— Короче, меня парализовало потому, что я сам того захотел, так что ли?
Разозлившись, Реми пожимает плечами. Завтрак его готов, серебряный кофейник шумит на электрической плитке. Реми наливает себе кофе. Старая служанка все еще смотрит на него.
— Да сядь же ты, — ворчит он. — А где Раймонда?
Клементина вновь берется за штопку, опускает глаза и бормочет:
— Я за ней не присматриваю. Когда ей нужно, тогда и уходит и не говорит куда.
Реми маленькими глотками пьет кофе. Он несчастен: ведь в нормальной, хорошей семье в такой день все остались бы дома и окружили заботой чудесно исцелившегося. А здесь… Даже Раймонда бросила его. Куда теперь идти? Зачем? Реми, прищурив глаз, закуривает сигарету.
— А что ты так на меня смотришь, Клементина?
Она вздрагивает, поднимает очки на лоб и вытирает веки.
— Как ты теперь похож на мать!
Бедная старушка, видно, уже спятила! Реми выходит во двор, бесцельно бродит перед пустым гаражом. В глубине его Адриен поставил маленькую черную инвалидную коляску с ручным приводом. Надо будет отдать кому-нибудь эту коляску. Надо порвать со своим неотвязным прошлым. Попытаться жить как все нормальные люди, стать счастливым, беззаботным, жизнерадостным юношей. Реми останавливается у оранжереи, приникает лицом к стеклу. Бедная мама! Если б она могла видеть этот кусочек девственного леса! Значит, здесь больше никто не бывает? Заброшенные пальмы кажутся больными; в маленьком бассейне гниют листья; папоротники чудовищно разрослись, заполнили собой все и превратились в сплошные заросли. В этот дикий сад Реми не смеет войти. Как будто здесь мамина могила! Вот что надо было поддерживать в хорошем состоянии — эту оранжерею, где мама так любила уединяться. К ней на могилу уже давно никто не ходит. А между тем близится праздник Всех святых. Реми вспоминает, как они в последний раз ходили на кладбище Пер-Лашез: он был тогда совсем малышом, и Адриен нес его на руках. Раймонда в ту пору у них еще не служила… Все остановились около одной из аллей, и кто-то сказал: «Вот здесь!» Реми швырнул букет на какую-то гранитную плиту, а после, в машине, долго-долго плакал, пока не заснул. С тех пор он ни разу там не был: врач запретил. А какой врач — и не вспомнить, столько их перебывало! Но уж теперь никто не помешает Реми пойти на кладбище. Вдруг мама каким-то таинственным образом узнает, что ее сын ходит, что он стоит здесь, возле нее? О кладбище, конечно, никому говорить не надо. Никому, даже Раймонде. Есть такое, что их не касается, во что они больше никогда вмешиваться не будут. С сегодняшнего дня Реми выходит из-под их опеки. У него теперь есть своя, личная, жизнь.
Реми оборачивается на скрип калитки — Раймонда! Как и Клементина, она тихо вскрикивает при виде Реми, стоящего возле оранжереи. Раймонда застывает как вкопанная, и тогда он сам направляется к ней. Обоим неловко: неужели такая утонченная, изящная молодая женщина была… Ведь еще вчера она помогала ему сесть в кровати, а иногда и кормила… Реми боязливо протягивает к ней руку; ему хочется попросить у нее прощения.
Раймонда смотрит на него так же, как только что смотрела Клементина, затем машинально подает затянутую в перчатку руку и произносит:
— Реми, я вас даже не узнала. Неужели вам удалось…
— Да. И притом запросто.
— Я очень, очень рада.
Она чуть отступает, чтобы получше разглядеть его.
— Как вы изменились, мой мальчик!
— Я больше не мальчик.
Она внезапно смеется:
— Для меня вы всегда будете мальчиком…
Но он резко обрывает ее:
— Нет, ни для кого… а для вас — тем более.
Он заливается краской и, смущаясь, неуклюже берет Раймонду за руку:
— Простите… Я сам не знаю, что со мной… Мне совестно, что я причинил вам так много неприятных минут. Кажется, я был несносным больным?
— Но теперь это все в прошлом, — отвечает Раймонда.
— Будем надеяться… Можно вас спросить кое о чем?
Реми открывает дверь оранжереи и пропускает молодую женщину вперед. Тяжелый воздух пропитан запахом увядания и влажной зелени. Они медленно бредут по центральной аллее, на лица ложатся зеленоватые отблески.
— А кому пришла в голову эта затея с целителем? — спрашивает Реми.
— Мне. Я и раньше никогда не доверяла традиционной медицине, а поскольку врачи считали ваш случай безнадежным, то мы ничем не рисковали, попробовав…
— Да, но я сейчас не об этом. Скажите, Раймонда, вы действительно считали, что я сам не хочу ходить?