— Реми, вы сильно обижаете меня.
Реми умолкает на минуту и стоит, засунув вспотевшие руки в карманы; затем, жалко улыбаясь, продолжает:
— Подумайте сами, Раймонда, разве это достойное занятие — день-деньской дежурить у постели какого-то мальчишки и коротать вечера в обществе хозяина дома, который смахивает на служащего похоронного бюро, и постоянно брюзжащей старухи-служанки. О дяде я уже не говорю… На вашем месте я бы ушел отсюда…
— Да это же… настоящая истерика. — Раймонда возмущена. — А ну-ка идемте!.. Идемте же!.. Дайте руку… И никогда больше так не говорите. Вас послушать — так вы прямо-таки несчастнейший человек, честное слово… Ошибаетесь, Реми, никаких особых докладов вашему отцу я не делаю.
— Правда?
— Правда.
— Ну, раз так… — Реми наклоняется и слегка касается губами щеки молодой женщины.
— Реми!
— А что такого?.. Никто же не видит… А если вы начнете сейчас ругать меня, то мне наверняка станет плохо и вам придется позвать Клементину.
Рассердится Раймонда или нет? Она часто дышит, смотрит в сторону двора. Глаза ее сверкают, она лихорадочно облизывает губы, нащупывая ручку двери.
— Ну, если это не зайдет слишком далеко… — говорит она наконец.
Выиграл! И Реми впервые смеется от души:
— Раймонда, послушайте… Я просто хотел поблагодарить вас… за целителя. Только и всего. Честное слово. Вы не станете меня бранить?
Раймонда отпускает ручку двери и после некоторого колебания приближается к Реми.
— Вы делаетесь все несноснее, — вздыхает она. — Пожалуй, нам лучше вернуться в дом.
Несколько ступеней связывает оранжерею с расположенной в полуподвале котельной, из которой другая лестница ведет в холл. Реми берет Раймонду под руку, они проходят в дом и сразу направляются в гостиную. Там Раймонда кладет на стол несколько учебников.
— А стоит ли заниматься? — спрашивает Реми. — Уже полдень, сейчас отец приедет… А эта математика, сами знаете… с моей-то памятью… Вы целителю что-нибудь говорили о моей памяти? Я же ничего не запоминаю, так получается — честное слово, я не виноват… Я обязательно к нему схожу: у меня полно сокровенных мыслей, и хотелось бы с ним поделиться.
— Да, но ваш отец…
— Опять отец! — вскипает Реми, — Ну конечно, он меня любит и жертвует для меня всем; и между прочим, ему есть чем жертвовать. Но что ж я теперь — навеки в его власти, что ли?
— Замолчите!.. Вдруг Клементина услышит…
— И пусть слышит! Пусть даже передаст ему…
Ворота со скрипом открываются, и во двор неслышно въезжает длинный бежевый «хочкис». Реми успевает увидеть кусочек улицы: там в слабых солнечных лучах бесшумно снуют автомобили. Адриен выходит из машины, закрывает тяжелые створки ворот и запирает их на засов. Можно подумать, что средь бела дня сюда полезут воры!
— Я оставлю вас, — извиняется Раймонда.
Но Реми не слышит, как она уходит; он смотрит в окно: отец помогает дяде Роберу вылезти из машины. Они, как всегда, о чем-то спорят; кажется, они вообще спорят дни напролет. Дядя, конечно же, при портфеле и, едва выбравшись из машины, стучит по портфелю ладонью — судя по всему, что-то доказывает, ведь там все его доказательства: цифры и расчеты. Ничему другому он не верит. Даже за обедом продолжатся бесконечные подсчеты — дядя достанет записную книжку, ручку, отодвинет в сторону тарелки и бокалы и начнет доказывать, что… Реми встает. Да ну их всех к черту! Надо удрать, сменить обстановку! Но чего ради остается в этом доме Раймонда? В конце концов, ей всего двадцать шесть и вокруг предостаточно семей, где всегда понадобится гувернантка, да еще умеющая ухаживать за больными… В передней слышен густой, с придыханием, дядин голос. Дяде вечно приходится догонять брата, а тот любит ходить быстро, широким шагом. В глубине души братья слегка недолюбливают друг друга. Реми закуривает сигарету и, приосанившись, опирается на камин, поскольку еще ощущает себя слабым и уязвимым. Но внимание — они уже на пороге.
— Здравствуйте, дядюшка! Ну как нынче ваши дела?
До чего у дяди смешной вид: пышные усы как у овернца, пухлые мертвенно-бледные щеки подрагивают в такт шагам. Он останавливается перед Реми и, чуть наклонив голову, недоверчиво смотрит на него:
— Ну-ка пройдись!.. Посмотрим…
Реми небрежно прохаживается, резким движением отбрасывает со лба челку, наблюдает за отцом: тот немного бледен, на лице — то же выражение благоговейного ужаса, что и у Клементины.