— Нет, никогда.
— И приходит, наверно, не каждый день?
— Нет. Раз в два-три дня.
— Вам никогда не казалось, что она… м-м… странная?
Старушка сдвинула очки на лоб и медленно потерла морщинистые веки.
— Все люди странные, — философски заметила она. — Если бы вы, как я, просидели всю жизнь за конторкой в гостинице, то не задали бы такого вопроса.
— Она когда-нибудь звонит по телефону?
— Нет.
— А эта гостиница — она давно существует?
Усталые глаза открылись и посмотрели на Флавьера с каким-то мстительным выражением.
— Лет пятьдесят.
— А до этого… что здесь было?
— Обычный жилой дом, по-моему.
— Вы не слышали такое имя: Полина Лажерлак?
— Нет. Но если эта женщина останавливалась здесь, я могу проверить по книгам…
— Нет, это ни к чему.
Они вновь посмотрели друг другу в глаза.
— Благодарю вас, — сказал наконец Флавьер.
— Не за что, — отозвалась старушка.
Снова задвигались спицы, нанизывая нескончаемые петли. По-прежнему облокачиваясь одной рукой о стойку, Флавьер машинально сжимал зажигалку в кармане. «Я растерял все навыки, — подумал он, — разучился вести расследование…»
Его подмывало подняться на четвертый этаж, приникнуть к замочной скважине, но он наперед знал, что ничего не увидит. Кивнув, он вышел на улицу.
Почему именно комната на четвертом этаже и чтоб выходила во двор? Наверняка это бывшая комната Полины! Но Мадлен не могла этого знать — точно так же, как ничего не знала о самоубийстве… Тогда что же это? Что за таинственный зов привел ее в эту гостиницу? Флавьер перебрал в уме возможные объяснения: внушение, ясновидение, раздвоение личности, — но не остановился ни на одном. Мадлен всегда была нормальной, уравновешенной. Более того, она прошла тщательное обследование у специалистов… Нет. Тут что-то другое.
Он повернул назад и чуть было не бросился бежать. Мадлен вышла из гостиницы и направлялась к набережной. Она не провела в комнате и получаса. Все тем же быстрым шагом она прошла набережной Орсэ, остановила такси. Флавьеру оставалось только прыгнуть в ближайшую свободную машину.
— Поезжайте вон за тем «рено»!
Надо было взять свою «симку». Мадлен чуть не ускользнула от него… Если она обернется… Но движение на мосту Согласия было весьма оживленным, а Елисейские поля были запружены транспортом, как бывало в довоенную пору в часы пик. Такси, в котором сидела Мадлен, ехало к площади Звезды. «Да она просто-напросто возвращается к себе!» Повсюду виднелись мундиры, лимузины с флажками, как в день 14 июля. Все это в конце концов породило в нем легкое возбуждение. Флавьеру нравилось это ощущение кипящей в преддверии опасности жизни. «Рено» обогнул Триумфальную арку и устремился к перекрестку Порт-Майо. Сейчас впереди простирался проспект Нейи — сверкающий под солнцем, прямой как стрела. Автомобилей тут было поменьше; они катили не спеша, с опущенными стеклами и откинутым верхом.
— Похоже, скоро опять урежут норму на бензин, даже для такси, сказал шофер.
Флавьер про себя подумал, что благодаря Жевиню у него будет столько талонов, сколько понадобится. Он разозлился на себя за эту мысль, но в конце концов, десятью литрами больше или меньше в этой, неразберихе со снабжением, какая разница?
— Остановите здесь, — сказал он.
Мадлен вышла из машины в конце моста Нейи. Боясь потерять лишнюю минуту, Флавьер заранее приготовил деньги. Его удивило, что Мадлен перешла на вчерашнюю неторопливую походку. Она, казалось, бесцельно шла по берегу Сены, ради одного лишь удовольствия от ходьбы. Не было никакой видимой связи между гостиницей на улице Святых Отцов и этой набережной в Курбвуа. Какова цель этой прогулки? В Париже набережные куда живописней! Или она бежит от толпы? Быть может, для размышлений или грез ей необходимо идти у самой воды, вслед за ленивым течением? Он вспомнил островки на Луаре, песчаные отмели, которые обжигали босые пятки, ивняки, где весело гомонили лягушки. Флавьер чувствовал, что она в чем-то похожа на него, и им овладело желание ускорить шаг и догнать ее. Им даже ни к чему было бы говорить. Они просто шли бы бок о бок, наблюдая за тем, как скользят лодки… Вот он уже и бредит. Он заставил себя остановиться, чтобы отпустить ее подальше. Не лучше ли вернуться в Париж? Но в преследовании было нечто пьянящее, почти крамольное, и это не позволило ему отступиться. Дальше, дальше!..
Кучи песка, щебня, снова песка… Изредка попадались неуклюжие причалы, подъемные краны, вагонетки на узкоколейных путях. Напротив — серые краски острова Гранд-Жатт. Что понадобилось ей в этом унылом предместье? Куда еще она его уведет? Они были совершенно одни. Она шла впереди не оглядываясь — взор ее не отрывался от реки. Постепенно Флавьером начал овладевать безотчетный страх. Нет, это уже не прогулка… Тогда бегство? Или приступ амнезии? Ему доводилось видеть людей, утративших память: их находили на дороге, сбитых с толку и падающих от усталости, и они говорили, как сомнамбулы. Он сократил дистанцию. В это время Мадлен пересекла асфальт и заняла место на террасе маленькой закусочной для речников: три железных столика под выцветшим тентом. Укрывшись за нагромождением бочек, Флавьер следил за каждым ее движением. Она достала из сумочки листок бумаги, ручку, ребром ладони смахнула пыль со стола. Владелец закусочной не показывался. Мадлен что-то писала — прилежно, с сосредоточенным лицом. «Она любит кого-то, — подумал Флавьер, — и этот кто-то сейчас на фронте». Но и это предположение не лучше остальных. Зачем тащиться в такую даль, если она могла спокойно написать письмо дома, оставшись одна? Она строчила не отрывая пера от бумаги, без малейшего колебания, — наверняка обдумала свое послание заблаговременно, пока шла сюда. Или за те полчаса, что провела в гостинице. Все это не поддавалось никакому разумному объяснению. А если в письме сообщается о разрыве?.. В таком случае все эти хождения объяснялись бы просто. Но тогда Мадлен незачем было бы навещать могилу Полины Лажерлак!