Сплюнув табачные крошки, он направился к двери и распахнул ее. В светлом проеме он предстал огромным темным силуэтом, и этот силуэт на секунду задержался, сделав полуоборот. Реми наполнил бокал и вызывающим жестом поднес его к губам.
— Бедная малышка, — пробормотал дядя. — Ну и работенка же у вас!
Он спустился по ступенькам крыльца и, тяжело ступая, зашагал по гравию. Над порогом, извиваясь, медленно уходили вверх кольца дыма. На втором этаже хлопнули ставни, затем там послышались дробные шаги Клементины. Реми бесшумно поставил на стол свой бокал и посмотрел на Раймонду — она плакала. Реми не смел пошевелиться. У него болела голова.
— Раймонда, — выговорил он наконец, — мой дядя — ничтожество, и не надо обращать на него внимания… Отчего же вы плачете?.. Оттого, что дядя, уходя, сказал что-то о вас?
Раймонда отрицательно покачала головой.
— Тогда отчего же? Оттого, что он мне пожелал успехов в любви?.. От этого, да?.. Вам неприятно, что дядя подумал, будто…
Реми приблизился к молодой женщине, приобнял ее за плечи.
— А мне это нисколько не досадно, — продолжал он. — Представьте себе, Раймонда, что я… немножечко влюблен в вас, только представьте себе на минутку!.. Что ж тут дурного?
— Нет, — пробормотала Раймонда, отстраняясь, — не надо… Ваш отец рассердится, если узнает, что… Мне тогда придется уйти от вас.
— А вы не хотите уходить?
— Нет.
— Из-за меня?
Раймонда заколебалась, и у Реми болезненно сжались и застыли плечи и шея. Он следил за губами Раймонды и, догадавшись, что́ она собирается ответить, остановил жестом:
— Не надо, Раймонда… Я и так знаю.
Реми сделал несколько шагов, закрыл дверь носком ботинка. Затем машинально переставил бокалы. Ему было не по себе. Впервые он думал о ком-то другом. И так, стоя поодаль, Реми снова спросил Раймонду:
— А что, неужели так трудно найти другое место?.. Наверное, долго придется подыскивать?.. Просматривать объявления о найме на работу, да?
Но нет, судя по всему, дело не в этом. На лице Раймонды промелькнуло выражение какой-то грустноватой радости.
— Простите меня, — промолвил Реми. — Я не хотел вас обидеть, я только пытаюсь понять.
Он налил еще немного белого вина; Раймонда подалась вперед, намереваясь отнять у него бутылку, но Реми возразил:
— Оставьте. Мне так лучше думается. Помогает.
Он вдруг понял, что от них, семьи Вобрэ, Раймонда получает жалованье, точно так же как Адриен, Клементина или любой другой наемный работник — их Реми не знал, но иногда слышал, как их имена упоминаются в разговоре. В памяти всплыл голос отца, его характерные интонации: «В конце концов, я работаю ради твоего блага…» Все окружение Реми работает ради него, беспомощного инвалида, которому нужны экзотические фрукты, изысканные цветы, дорогие игрушки, роскошные книги.
— Я, наверное, тоже буду работать, как все, — пробормотал Реми.
— Вы?
— Да, я. Вас это удивляет? Я, по-вашему, не способен трудиться?
— Нет, почему же… Но…
— Думаю, невелика премудрость— заведовать каким-нибудь отделом или бумаги подписывать.
— Ну разумеется! Если под работой понимать такое времяпрепровождение!
— Я могу и физически трудиться, если захочу… А ведь мне ни разу не приходилось растапливать камин или плиту… Что ж, вот сейчас и попробуем. Ну-ка посторонитесь!
Реми снял с кухонной плиты крышки и кольца, схватил старую газету, яростно скомкал ее.
— Вы сущий ребенок, Реми!
Когда же она замолчит? Когда же они все замолчат? И когда они перестанут вмешиваться в его жизнь! Так, теперь нужно немного щепок. А потом — дров. Но их нет. В самом деле, ничего не подготовлено. И дядя Робер сейчас колет дрова. Он скоро вернется — то-то ему веселье будет. Тем хуже! А спички?.. Куда же подевались спички?
— Реми!
На пороге стояла Клементина; Реми выпрямился — руки у него были грязные, челка упала на глаза. Клементина медленно прошла по кухне.
— Это что же, теперь ты у нас плиту разжигаешь? Ну и дела!
Она подошла к юноше, подняла ему челку со лба, заглянула в мутные глаза, перевела взгляд на бутылку и бокалы.
— Иди прогуляйся. Тебе здесь нечего делать.
— Я тоже имею право…
— Иди проветрись.
Клементина, завладев его руками, вытерла их о подол своего фартука, а затем вытолкнула Реми во двор и захлопнула дверь. Вскоре он услыхал голоса обеих женщин — те спорили о молоке, о вине, о плите — обо всем. Из дровяного сарая доносились размеренные глухие удары: дядя Робер орудовал топором. Автомобиль с открытыми дверцами все еще стоял у крыльца. Все вокруг осветилось внезапно погрустневшим светом, и жизнь стала похожа на неудавшийся праздник. Реми спрашивал себя: где же его место, его настоящее место? Что он такое для Раймонды? Средство заработка… Все-таки тридцать тысяч франков в месяц. У нее это чуть было не вырвалось. Что ж тут такого? Разве зарабатывать — не естественно? А не вообразил ли он случайно, что кто-то готов полюбить его лишь потому, что его постигли какие-то… особые несчастья? И разве они бывают особенными? Разве его — его собственные — несчастья не были в какой-то мере добровольными?