Реми вскинул голову: наверху, в коридоре, послышались семенящие шаги Клементины. Попался. И удрать некуда. А зачем, собственно, удирать? Чего ему бояться старой прислуги? Опять это извечное дурацкое чувство провинившегося ребенка. Но в чем его вина? Реми сунул руки в карманы и направился через холл прямиком к Клементине: старушечья фигура застыла на середине лестницы.
— Реми! Неужто заболел?
«Заболел»! Вот так у них всегда. Чуть что, сразу «заболел».
— Просто встал, — буркнул Реми. — И обнаружил здесь нечто странное.
— Что такое?
— Иди сюда, увидишь.
Клементина поспешила вниз. Реми до боли вглядывался в бесшумно спускавшуюся темную фигуру: морщинистое лицо старушки казалось повисшей в воздухе маской.
— Вон там, — сказал Реми.
Клементина повернула голову и тихо охнула:
— Ох, батюшки!
— Упал он. Ночью. Когда точно — не знаю. Я ничего не слышал.
Старушка молитвенно сложила руки.
— В общем, несчастный случай, — добавил Реми.
— Несчастный случай, — повторила за ним Клементина. Она словно очнулась наконец и потянула его за локоть.
— Деточка моя!.. Ну иди, иди наверх, а то простудишься.
— Но надо же что-то предпринять.
— Сейчас позвоню нашему доктору, — пробормотала Клементина. — А потом и отцу твоему… Хотя он, поди, уже выехал.
Она с опаской приблизилась к трупу. Реми потянулся к его груди, но старушка перехватила его руку, отвела назад.
— Что ты, что ты!.. Пока из полиции не придут, ничего трогать нельзя…
— Из полиции? Ты что же, хочешь и полицию вызвать?
— Ну а как же! Я ведь знаю, что…
— И что же ты такое знаешь?
Вдруг Реми заметил, что старушка плачет. А может, она плакала с самого начала: но так, что лицо не кривилось и голос не дрожал. Слезы лились из покрасневших глаз, будто их выдавили. После маминой смерти Реми впервые видел, чтобы Клементина плакала.
— Тебе его жалко? — прошептал Реми.
Старушка окинула его каким-то отсутствующим, блуждающим взглядом и машинально вытерла руки о краешек фартука.
— Пойду разбужу Раймонду, — сказал Реми.
Клементина покачала головой. Челюсти ее мелко задвигались, как у грызуна. Казалось, она рассказывает сама себе какую-то старую побасенку о совершенно невероятных событиях. Но увидев, что Реми направился к телефону, Клементина встрепенулась:
— Ты что?! Ты что?! Тебе ли… тебе ли этим заниматься! Не вздумай!
— Я все-таки взрослый уже: сам позвоню. Так: у доктора Мюссеня номер один.
Клементина семенила следом, сопя и охая, а когда Реми снял трубку, повисла у него на руке.
— Отстань! — крикнул Реми. — В конце-то концов! Мне что, уже и позвонить нельзя?.. Алло!.. Дайте номер один… Да ты как будто боишься чего?.. Боишься, да? A-а! Ты решила, что… что его столкнули?.. Вот уж чушь!.. Алло!.. Доктор Мюссень?.. Из Мен-Алена звонят. Это я, Реми Вобрэ… Да… Хожу, вылечился… Ну, это целая история… Вы не могли бы приехать, прямо сейчас? Мой дядя упал сегодня ночью со второго этажа… Наверное, на перила наткнулся и потерял равновесие… Да, насмерть разбился… Что-что?
Старушка чуть было не выхватила трубку — Реми с трудом отвел ее руку.
— Алло! Плохо слышно… Да, спасибо… До скорой встречи.
— Что он сказал? — допытывалась Клементина.
— Сейчас примчится. На машине.
— Да нет. Он еще что-то сказал.
Как всполошилась! Как взбудоражилась! И как отчаянно вмешивается! Такой Клементину Реми видел впервые.
— Ну, честное слово… — начал он.
Старушка, словно вдруг оглохнув, внимательно смотрела ему в лицо, будто пыталась понять по губам.
— Знаю-знаю: он еще что-то сказал.
— Сказал еще: «Не везет вашей семье, да и только». Ну что, теперь довольна?
Клементина сморщилась еще сильнее и испуганно скукожилась под шалью, словно в словах доктора таилась какая-то угроза.
— Иди наверх, иди, — взмолилась она. — Реми, деточка моя, не пойму я: ты это или не ты. Тут такое… а ты вроде как рад. Отец ведь разъярится, когда узнает, что…
— А о чем это ты, интересно, собралась ему докладывать? Заладили: «отец» да «отец»… Отец будет очень даже доволен. Потому что никто ему больше слова поперек не скажет.
Клементина упрямо шагнула к телефону, схватила трубку и попросила соединить с полицией. Глаза ее беспрестанно бегали, и она вдруг заговорила почти шепотом, придав голосу необычайную таинственность.