— Если я не дождусь господина Вобрэ, передайте ему, что я сделаю все необходимое, — тихо сказал доктор Клементине. — Вы меня поняли?.. Происшествие не получит огласки. Жуом, комиссар полиции, — мой знакомый. Он лишнего не сболтнет.
— А почему, собственно, надо скрывать, что мой дядя умер от приступа грудной жабы? — спросил Реми.
Мюссень побагровел, растерянно пожал плечами и, взяв бутылку с коньяком, произнес:
— Да никто и не собирается скрывать что бы то ни было. Но знаете, каков народ, особенно в деревнях. Начнет языки чесать да сплетничать. Уж лучше сразу пресечь всякие пересуды.
— Это какие такие пересуды, хотел бы я знать? — упорствовал Реми.
Мюссень несколькими торопливыми глотками допил кофе.
— Какие пересуды, спрашиваете? Известно, какие. Станут говорить, что…
Он вдруг вскочил, сложил вдвое справку и бросил на угол стола.
— Ничего не станут говорить, — продолжил доктор, — потому что я не допущу… Как зовут этого целителя — ну, который творит чудеса?
Мюссень с трогательной неуклюжестью пытался переменить тему.
— Безбожьен, — буркнул Реми.
— Да-а, вы теперь перед ним в неоплатном долгу. А уж господин Вобрэ, конечно, чрезвычайно рад.
— Да из него слова не вытянешь, — с горечью заметил Реми.
Мюссень смутился, потянулся за сахаром и машинально разгрыз кусочек.
— Вы не знаете, — чуть погодя снова заговорил доктор, — оставил ли ваш дядя завещание?
— Не знаю. А что?
— Нужно решать с погребением. Похоронят его, конечно, здесь. У вашего отца есть семейный склеп?
Реми вдруг вспомнил кладбище Пер-Лашез, узкую аллею, надгробие в виде греческого храма и надпись: «Огюст Пьянуа. Он был хорошим супругом и отцом. Вечно скорбим».
— А почему вы улыбаетесь? — спросил Мюссень.
— Кто? Я? Разве я улыбался? Извините… Просто кое-что вспомнил… Э-э, ну да, конечно, склеп есть… здесь. Мне так кажется.
— Наверное, я задал бестактный вопрос?
— Ну что вы! Нисколько. Скорее забавный.
— Забавный? — недоуменно взглянул на юношу Мюссень.
— Нет, я не то хотел сказать. Забавный — в смысле странный… Где, по-вашему, похоронена моя мать?
— Погодите! Что-то я не совсем понимаю…
В этот момент Клементина рывком распахнула окно и высунулась поглядеть:
— Там, внизу, полицейские. Их сразу в холл вести?
— Да! — громко сказал Мюссень. — Я к ним сейчас подойду.
Он повернулся к Реми:
— Я бы на вашем месте, мой друг, пошел отдохнуть, пока господин Вобрэ не приедет. Комиссар полиции будет сейчас составлять протокол, затем труп перенесут наверх, так что ваша помощь не потребуется. И чья бы то ни было еще. Я тут в доме все хорошо знаю и управлюсь сам.
— И все-таки, как по-вашему: могло это быть убийство? — спросил Реми.
— Ни в коем случае.
— А самоубийство?
— Да откуда такие мысли? Успокойтесь. Это тоже исключено. Совершенно исключено.
VI
Этьен Вобрэ приехал в десять; Мюссень, должно быть, встретил его у имения, и сейчас они вместе входили в дом. Доктор, размахивая руками, что-то объяснял отцу, а Адриен ставил машину в гараж. Реми украдкой, сквозь решетчатые ставни, наблюдал за ними: Мюссень — толстенький, лысый, приветливый, деловитый; Вобрэ больше молчит, взгляд быстрый, в уголке рта залегла глубокая складка. Чем ближе подходил отец, тем дальше вдоль стены отступал Реми; ноги у него задрожали, как в день исцеления, когда им овладел ужас при мысли о том, что надо самостоятельно пройти по комнате. Ступая на цыпочках, Реми приблизился к двери и приоткрыл ее. Снизу, из холла, по всему дому раздавались голоса, и глухое эхо приглушенно повторяло каждое слово. Мюссень рассказывал, как упал дядя; слышался стук каблуков доктора о кафельный пол. Отец, наверное, расхаживает, заложив руки за спину, раздосадованный, недовольный столь некрасивой и заурядной кончиной члена семьи Вобрэ. Да еще этот сплющенный кубок — и вовсе неподобающе…
— Он умер сразу, не мучился, — заверил Мюссень.
Но отец, конечно, уже не слушал, что говорил доктор. Он, наверное, поглаживал подбородок, опустив голову, ссутулившись и постукивая носком ботинка об пол. Так он обычно, задумавшись, отключался от разговора, и собеседник вдруг понимал, что перед ним осталась лишь мрачная, безмолвная тень того, кто мыслями уже где-то далеко. А потом отец, спохватившись, бормотал из вежливости: «Да-да, я слушаю», — беспокойно поглядывая на собеседника и слегка кривя рот.
Реми притворил дверь и подошел к кровати, на которой в беспорядке лежала дядина одежда: Реми бросил ее сюда, когда Клементина с Раймондой принялись готовить комнату для покойного. Реми аккуратно сложил вещи на стуле. Голоса раздавались уже ближе: вероятно, отец и доктор поднимаются по лестнице. Реми поискал глазами, куда бы спрятать дядин портфель. Какой пухлый! Долго же в нем придется рыться… На шкаф — вот куда!.. И Реми положил его наверх, прямо на портрет.