Из коридора донесся скрип половиц, затем шаги затихли и стало слышно, как сморкается Клементина. «Надо идти, — мелькнуло в голове у Реми. — Сейчас, сейчас… Уже иду…» Но страх и растерянность оказались сильнее: Реми не двигался с места и весь дрожал. Так и не успел просмотреть бумаги в портфеле — а жаль. Может, теперь смело отстаивал бы свое, если бы нашел доказательства, что отец способен ошибаться, как и все. Да, вот теперь покойный дядя становится уже союзником. И как же он раньше не понимал, что они с дядей заодно… Реми оперся о кресло. Шаги, мелкие, приглушенные каучуковой подошвой, послышались где-то в стороне — и вдруг раздались на лестничной площадке, а затем и у двери. Снаружи повернули ручку.
Этьен Вобрэ всегда входил к сыну без стука.
— Здравствуй, мой мальчик! Доктор Мюссень мне все рассказал… Какое ужасное происшествие! А с тобой все в порядке?
Он принялся осматривать сына почти как врач, которого интересует не столько сам больной, сколько его болезнь. На отце был великолепный строгий костюм темно-синего цвета; Вобрэ-старший выиграл первую минуту встречи, и тон теперь задавал он. Держался он так, как подобает главе солидной фирмы. Отец поскреб ногтем рукав Реми там, где прилипли крошки штукатурки. Поскреб словно в укор; у отца все получалось как-то в укор сыну.
— Ты не слишком разволновался? — спросил Вобрэ.
— Нет… нет…
— А сейчас как себя чувствуешь? Тяжести в голове нет? В сон не клонит?
— Да нет же… В самом деле — нет.
— Может, Мюссеню осмотреть тебя?
— Да не надо. Я вполне здоров.
— Вот как!
И Вобрэ пощипал себя за ухо.
— По-моему, ты не горишь желанием оставаться здесь, — пробормотал он наконец. — Вот покончим с формальностями и сразу же уедем… Я вообще собираюсь продать имение. Нам от него только неприятности.
Как это похоже на Вобрэ! Смерть брата — «неприятность». А болезнь сына, должно быть, — «большая неприятность».
— Присядь. Я боюсь, что ты устанешь.
— Благодарю, но я не устал.
Тон Реми чем-то не понравился отцу, и тот насупился и пристальнее, с каким-то сдерживаемым раздражением, вгляделся в юношу.
— Садись, — повторил он. — Клементина мне только что рассказала, что у вас с дядей вышла маленькая стычка. Это что еще за история?
Реми горько улыбнулся:
— Клементина, как всегда, все про всех знает. Дядя заявил, что я плохо воспитан и не способен работать.
— Пожалуй, он был недалек от истины.
— Неправда, — возразил Реми, вставая. — Я могу работать.
— Поживем — увидим.
— Вы меня извините, отец, — произнес немного обиженный Реми как можно спокойнее. — Мне необходимо работать… Клементина не все вам сказала. Ведь дядя утверждал, что я разыгрывал из себя паралитика; а еще он намекал, что вы, возможно, вовсе не огорчены недугом сына, поскольку под этим предлогом вам легко уклоняться от кое-каких неприятных вопросов, связанных с делами фирмы.
— И ты поверил?
— Нет. Я больше никому не верю.
Ответ сына задел Вобрэ. Он взглянул на Реми подозрительно и согнутым указательным пальцем приподнял ему голову за подбородок.
— Что с тобой, мой мальчик? Я тебя не узнаю.
— Я хочу работать, — сказал Реми, чувствуя, что бледнеет. — Чтобы никто уже не говорил, будто я…
— Так вот что тебя гложет. Теперь ты и впрямь начнешь считать себя симулянтом Это у тебя уже навязчивая идея, насколько я заметил.
На лице его отразилось страдание.
— Навязчивая идея, — медленно повторил Вобрэ, отпустил подбородок Реми и прошелся по комнате.
— Вы с дядей, кажется, не слишком ладили, верно? — снова заговорил Реми.
Вобрэ опять взглянул на сына, с любопытством и беспокойством:
— Почему ты так решил?
— Да вот чувствуется иногда кое-что.
— Как же я оплошал вчера, отправив вас вместе… И о чем же он еще поведал?.. Ну же, Реми… Договаривай… Ты с некоторых пор стал какой-то замкнутый, скрытный, как и Робер… Не нравится мне это… Он, наверное, выплеснул все свои старые обиды на брата?.. Жаловался, что я его презираю, называл деспотом… Ну, что еще? Говори!