— Да ничего, ровным счетом ничего. Он мне даже…
Вобрэ схватил Реми за локоть и встряхнул.
— Я знаю, что он сказал. Так вот как он задумал отомстить. Черт побери!.. И как же я раньше не догадался.
— Не понимаю вас, отец.
Вобрэ опустился на кровать и медленно потер пальцами виски, словно хотел успокоить неутихающую головную боль.
— Оставим этот разговор! Что прошло, то прошло… Зачем возвращаться к тому, чего уже нет? А что касается намеков твоего дяди, то… будь добр, забудь о них. Дядя судил обо всем пристрастно и несправедливо. Ты же видишь, что он просто хотел настроить тебя против меня. И идею эту — работать — конечно же он тебе подал. Как будто тебе и впрямь понадобилось работать!.. Так что подумай хорошенько, мой мальчик. Ведь ты толком и не жил. Подумай, сколько интересного ждет тебя впереди: музеи, театры… Да мало ли всего на свете!
— А возить меня будет Адриен? А экскурсоводом будет Раймонда?..
— Ну разумеется.
Реми опустил голову: «Надо остановиться: ни в коем случае не дать родиться ненависти к отцу. Только не это!»
— Но я хочу работать, — сказал он.
— Зачем? Объясни наконец, зачем?! — вскипел Вобрэ.
— Чтобы быть свободным.
— Свободным? — переспросил Вобрэ, наморщив лоб.
Реми вскинул голову и посмотрел на отца. Как ему объяснить, что и дом в Мен-Алене, окруженный ощетинившейся оградой, и парижский особняк на проспекте Моцарта с его решетками и засовами, и общение, замкнувшееся на Адриене и Клементине, вся эта жизнь в клетке — прошлое? Как объяснить, что после ночного происшествия всему этому теперь конец, конец, конец!
— Разве тебе не хватает денег? — снова заговорил Вобрэ.
— Хватает.
— Так в чем дело?
— В том, что я хочу зарабатывать сам.
Лицо Вобрэ вдруг снова стало замкнутым, отчужденным. Он встал, отогнул обшлаг рукава и взглянул на часы.
— Мы вернемся к этому разговору чуть позже. Замечу, однако, что порой мне кажется, будто у тебя, мой мальчик, не все ладно с рассудком. Дядины вещи здесь?
Вобрэ накинул на согнутую руку брюки, жилет и пиджак, которые Реми сложил на стуле.
— Я что-то не вижу его портфеля.
— Наверное, в машине остался, — ответил Реми.
— Ну, пока… На твоем месте я бы прогулялся по парку.
И Вобрэ вышел — бесшумно, как и вошел; Реми затворил за ним дверь, повернул ключ, закрылся на щеколду и в полном изнеможении прислонился к косяку. Хотелось вытянуться на кровати и заснуть. Так всегда бывало после встреч с отцом: казалось, будто прошел медицинскую проверку, будто его всего осмотрели, обследовали, прозондировали, ощупали, — и он превращался в выжатый лимон, в скорлупу от выпитого яйца. Реми приблизился к шкафу, прислушиваясь к каждому звуку и стараясь не скрипеть половицами. Внезапно его пронзила невероятная мысль, от которой рука так и застыла в воздухе на полпути к портфелю. Ведь он — дядин наследник! Ну конечно! Иначе и быть не может. Оставлено же где-то завещание, и по этому завещанию все дядино имущество, несомненно, переходит к племяннику. То есть и портфель принадлежит ему, Реми, по праву. И не нужно никого бояться.
Реми положил портфель на кровать. Да, по праву, а что? Разве дядя так уж ненавидел своего племянника?.. Если разобраться беспристрастно… Конечно, бедняга бывал частенько зол — того и гляди набросится. Можно подумать, жизнь сыграла с ним не одну злую шутку. А вообще, сколько ни ройся в памяти, всерьез обижаться на дядю не за что. Ну повздорили накануне. Да разве теперь это важно? Раймонда права: дядя хотел его позлить, только и всего. Дядя всегда был задира, но добряк. Кто приносил все эти книги — иллюстрированные истории о путешествиях, приключенческие романы, рассказы о первопроходцах? Дядя. А как он стеснялся и смущенно пожимал плечами, вручая очередную книгу! Ведь он всем своим видом хотел показать: за такой пустяковый подарок благодарить не надо, и что там насочиняли, всерьез принимать тоже не надо… Реми медленно расстегнул пряжки, нажал на замок. Нет, он перед дядей ни в чем не виноват. Самой судьбой предназначено, чтобы в один прекрасный день портфель попал именно к нему, Реми, и чтобы Реми достал папки и разложил на покрывале… Все складывалось одно к одному. Все выстраивалось в логической последовательности, она-то и потребовала смерти одного ради свободы другого. А ведь Безбожьен уверял, что воля всесильна. Как же так, если гораздо лучше верить, что ход событий не изменить и, что бы ни случилось, он, Реми, не виноват.
Реми перелистал первую папку: письма из Лос-Анджелеса и Окленда, деловые бумаги, имена неизвестных ему людей и цифры; прикрепленные к письмам копии документов, перечни фруктов: апельсины, бананы, ананасы, грейпфруты, виноград, лимоны… И Реми вдруг впервые представил себе все эти золотистые фруктовые горы. И впервые мысленно увидел склады — как к ним непрерывно подъезжают и отъезжают грузовики, как поворачиваются стрелы подъемных кранов, как стоят на выходе из порта грузовые суда и настойчиво гудят: «Пропустите!» Ему даже почудились вкусные запахи фруктов. Вот бы подняться на суда, обозреть причалы, где снуют докеры, стать хозяином всех этих богатств!.. Какие все-таки серые, ничтожные людишки эти братья Вобрэ! Один, теперь покойный, вечно брюзжал и злился; другой, здравствующий, вечно носится со своими мелкими расчетами. Да, он, Реми, и впрямь еще не жил. Но заживет, и притом совсем по-другому. Подумаешь, фрукты! Да что там фрукты, когда есть металлы, лес, кожа — может, даже драгоценные камни! Листки задрожали в руках Реми. Казалось, дядя открыл ему Америку, рассказав о ней сухим языком цифр; казалось, он загодя готовил племянника к этому открытию, даря ему приключенческие книги.