Реми бегло просматривал одну папку за другой. Вот бы охватить одним взглядом все сразу. Между тем в записях замелькали знакомые имена — например, Борель. Дальше пошли счета, потом опять письма, сложенные в большую желтую папку. Последнее по времени письмо, засунутое в блокнот, чуть было не ускользнуло от взгляда Реми: он машинально выхватил глазами несколько слов — и вдруг, сам не зная почему, стал читать все.
Психиатрическая клиника
доктора Вернуа
44-бис, проспект Фоша
Фонтене-су-Буа, деп. Сена
10 октября
Сударь!
Ночь прошла неважно. Несчастная возбуждена. Она без конца говорит, иногда принимается плакать. Даже для меня, при всем моем опыте, это тяжелое зрелище. Врач уверяет, что болей у нее нет; но как знать, что происходит в ее воспаленном мозгу? Приезжайте как только сможете. Ведь в вашем присутствии она всегда успокаивается. Еще одного приступа допустить никак нельзя — он может оказаться роковым. О малейших переменах в состоянии пациентки я вас немедленно уведомлю.
Преданная вам
Листок вырван из больничного журнала. Почерк крупный, твердый… Реми аккуратно сложил все папки и сунул в портфель. Вот так штука! Вот так дядя Робер: слыл закоренелым холостяком и о семейной жизни всегда говорил в ужасных выражениях, а сам принимал участие в судьбе какой-то сумасшедшей. Не иначе как бывшей подруги. А ну их! Дядина личная жизнь племянника не касается. Реми открыл свой лежащий на полу чемодан, влез на стул и достал спрятанную за выступом шкафа картину. И перед ним вновь появилось мамино лицо: пристальный, даже чересчур пристальный взгляд синих глаз, казалось, был по-прежнему устремлен куда-то поверх плеча Реми, как будто оттуда приближалось что-то необыкновенное, чарующее. Реми почувствовал, как глаза его защипало от навернувшихся жгучих слез. Он опустился на колени, плашмя уложил картину на самое дно чемодана, а сверху разместил портфель. Затем покидал туда белье и швырнул чемодан к кровати, напротив изголовья. Все готово!
Он осторожно, без шума открыл дверь и спустился. Жалко ли расставаться с Мен-Аленом? Честно говоря, нет. Но он сердился на отца за то, что тот так безжалостно готов продать память о прошлом и прежнюю жизнь, где все было связано с мамой. Значит, придет кто-то чужой и начнет кромсать по живому: вырубит деревья-великаны, перекроит на свой лад и парк, и дом, и тогда для хрупкой маминой тени не будет больше места. И ей, гонимой отовсюду, останется лишь одно прибежище — загадочная заброшенная картина. Интересно, кто этот неизвестный художник? Опять вопрос без ответа. И такие вопросы без ответов в жизни Реми сплошь и рядом. Нет, надо в ближайшее время хорошенько припереть Клементину к стенке и заставить рассказать…
В кухне кто-то был; Реми узнал голос Франсуазы — той самой старухи Франсуазы, которая иногда приходила стирать им белье. Как, она еще жива? Бывают же такие крепкие старухи! Сколько же ей теперь? Лет восемьдесят? Или восемьдесят пять? Разговаривает очень громко: наверное, стала туга на ухо.
— Ох! И чего только не бывает на белом свете! — прокричала Франсуаза. — Это ж, ежели подумать, годков двенадцать пролетело… Нет, погоди-ка: неужто и впрямь столько? Ну да, как есть двенадцать. В тот год моя правнучка еще как раз к первому причастию ходила.
Клементина вынимала из огромной корзины овощи, всякую зелень, картофель. Франсуаза вообще пополняла запасы их провианта.