Реми снова переводит взгляд на задеревеневшую голову, терзаемую кошмарами и, похоже, до сих пор от них не избавившуюся. На шее виден бледный вздутый шрам. Он наискосок пересекает горло и заканчивается тонкой, словно морщинка, линией под самой скулой. Реми трогает медсестру за рукав.
— Как вы думаете, — шепчет он, — отчего она помешалась: от физических или душевных мук?
— Я не совсем понимаю ваш вопрос, — отвечает Берта. — Ведь она сначала лишилась рассудка, и именно в этом состоянии, уже потом, попыталась…
— Все верно… Но не кажется ли вам, что ее что-то тяготило… как будто она боялась… навредить своим близким, навлечь на них беду?
— Нет, не замечала такого.
— Ну конечно нет! — поспешно соглашается Реми. — Я говорю глупости.
Берта тоже переводит взгляд на землистое лицо умершей. — Ей теперь покойно. Там, наверху, светло всем.
Медсестра крестится и добавляет тоном, каким привыкла отдавать распоряжения:
— Поцелуйте ее.
— Нет, — отказывается Реми.
Он отдергивает руку от железной спинки и слегка пятится. Нет. Это выше его сил. Конечно, он любит маму… но не эту, не мертвую. Та, которую он любит, всегда живая.
— Нет… Не надо, не просите.
Реми стремительно покидает комнату, моргая и откидывая со лба то и дело спадающую челку. Его догоняет Берта.
Сдерживая судорожные рыдания, Реми опирается на руку медсестры.
— Не щадите меня, пожалуйста, — шепчет он. — Скажите всю правду. Не может быть, чтобы она вообще не разговаривала.
— Повторяю вам: никогда. Больше того, стоило к ней подойти, и она — как бы это сказать — ладонями глаза прикроет, чтобы не видеть вас. То ли это был тик, то ли осмысленный жест — мы так и не выяснили. Похоже, она боялась всех, кроме вашего дяди.
Реми молчит. Спрашивать больше не о чем. Все ясно. Он понял. Даже в сильном помешательстве мама все еще помнила, что может принести несчастье. Никаких сомнений.
— Благодарю вас, мадемуазель… Не провожайте меня. Я легко найду дорогу сам.
Однако в этом Реми ошибся — он блуждает по дорожкам, пока садовник не выводит его к воротам. Реми, пошатываясь, идет к машине; голова его раскалывается от боли, словно по ней стучат молотками. Такси катит по мостовой в тусклом полуденном свете. Дома, наверное, заждались. Может быть, даже уже волнуются, что его так долго нет. Еще бы! Ведь и он своего рода опасный безумец, оставленный без присмотра и разгуливающий по городу с оружием — с этим даром, что страшнее всякого оружия…
И ничего подобного: отца, оказывается, и самого пока нет, а Раймонда, сославшись на усталость, к завтраку не спустилась. За накрытым столом сидит одна Клементина и вяжет. Она сразу же улавливает: что-то произошло.
— Реми, что с тобой? Заболел?
— Она умерла! — бросает Реми ей в лицо, словно оскорбление.
Старушка и юноша смотрят друг на друга: какая она сморщенная, какие выцветшие глаза за стеклами очков…
— Бедный мой мальчик, — вздыхает Клементина.
— Ну почему ты до сих пор молчала? Почему?! — кричит он, весь дрожа от ярости и отчаяния.
— Потому что ты все равно ничего бы не понял… Мы все думали, что так будет лучше.
— Вы меня обманывали… Но я знаю, чего вы боялись!
Вот когда она встревожилась: кладет вязание на покрытый скатертью стол, хватает Реми за запястье.
— Оставь меня, — требует Реми. — Мне надоели все эти ваши ухищрения. Все эти шушуканья… Весь этот заговор за моей спиной.
Ему нестерпимо хочется что-нибудь разбить. Еще немного — и он возненавидит Клементину. Прочь, в свою комнату. Он поднимается наверх, запирается на ключ. Он не желает никого видеть! Старушка последовала за ним: она что-то бормочет, стоя за дверью. Реми бросается на кровать, затыкает уши. Эти люди никак не могут понять, что лучше всего оставить его в покое. Взбудораженный разговором, Реми постепенно возвращается мыслями к источнику своих бед, пытаясь собрать воедино обрывки прошлого… Бабушка… Она умерла от воспаления легких… скоропостижно… Так, по крайней мере, было объявлено. Но где гарантии, что его не обманули? А затем, буквально следом, мама пыталась покончить с собой. Совпадение? Допустим. А случай с фокстерьером — тоже совпадение?.. И зачем он только пошел к этому Безбожьену! С той встречи все и началось.