Мадлен уже ждала его. Почему она выбрала этот коричневый костюм, который был на ней в тот самый день, когда..? Флавьер задержал затянутую в перчатку руку Мадлен в своей:
— Я просто места себе не находил от беспокойства.
— Мне немного нездоровилось. Простите меня… Можно мне сесть за руль?
— Ну конечно же!.. Я с самого утра как на иголках. Они напали на нас. Вы слыхали?
— Да.
Она устремила машину по проспекту Виктора Гюго, и Флавьер сразу же заметил, что она еще не совсем здорова. Она со скрежетом переключала скорости, резко тормозила и трогалась с места рывком. Лицо ее было болезненно бледным.
— Мне хочется поводить, — объяснила она. — Быть может, это наша последняя прогулка.
— Почему?
— Кто знает, как повернутся события? Разве я могу быть уверена, что останусь в Париже?
Значит, разговор с Жевинем состоялся. Возможно, был и спор. Флавьер умолк, чтобы не отвлекать ее, хотя дорога была довольно свободна. Они выехали из Парижа через Порт-Мюэтт и углубились в Булонский лес.
— С чего бы вам уезжать? — прервал молчание Флавьер. — Бомбежек не предвидится, и уж на этот-то раз немцы не дойдут до Марны.
Не получив ответа, он отважился на продолжение:
— А может быть, вы… вы из-за меня собираетесь уехать?.. Я не хочу портить вам жизнь, Мадлен… Вы разрешите мне теперь называть вас Мадлен?.. Я хочу одного: быть уверенным в том, что вы никогда не напишете такого письма, как то, что вы разорвали… Вы меня понимаете?
Она сжала губы, внешне полностью поглощенная обгоном армейского грузовика. Ипподром Лоншана напоминал обширное пастбище, и взгляд невольно искал стада. Мост Сюрэн был забит машинами, и они были вынуждены плестись еле-еле.
— Не будем больше говорить об этом, — сказала она в ответ. Неужели нельзя хоть ненадолго забыть войну, жизнь?
— Но вы опечалены, Мадлен, я же вижу.
— Я?
Стараясь казаться беспечной, она улыбнулась, но улыбка вышла такой беззащитной, что у Флавьера болезненно сжалось сердце.
— Я такая же, как и вчера, — сказала она. — Уверяю вас. Напротив, никогда еще я так не радовалась жизни, как сегодня… Вы не находите, что это замечательно — ехать вот так, куда глаза глядят, ни о чем не думая? Я бы хотела никогда ни о чем не думать. Почему мы не животные?
— Послушайте, но это уже сумасбродство!
— О нет… Животным не на что жаловаться. Они пасутся, они спят, они не ведают греха! У них нет ни прошлого, ни будущего.
— Хорошенькая философия!
— Не знаю, философия это или нет, но я им завидую.
До конца поездки, занявшей еще более часа, они почти не разговаривали. В Буживале они вновь выскочили к Сене и некоторое время ехали вдоль берега; вскоре Флавьер узнал очертания замка Сен-Жермен. Дальше дорога пошла через лес, вокруг не было ни души, и Мадлен гнала машину с бешеной скоростью. Лишь слегка притормозив при въезде в Пуасси, она вновь помчалась в том же направлении, неподвижно глядя вперед. Вскоре после выезда из Мелана дорогу им преградила повозка с дровами, которую медленно толкала перед собой женщина, и Мадлен бросила «симку» на проселок. Они объехали лесопилку, сооруженную прямо в лесу и выглядевшую заброшенной, и их долго преследовал сладковатый запах распиленных досок. Когда они выехали на развилку, Мадлен выбрала дорогу, ведущую направо, — наверно, ей понравилась окаймлявшая ее с обеих сторон цветущая изгородь.
Поверх изгороди на них смотрела лошадь с белым пятном на лбу. Мадлен без всякой видимой причины прибавила газ, и дряхлая машина запрыгала по ухабам. Флавьер украдкой взглянул на часы. Сейчас они выйдут из машины, зашагают бок о бок: настало время расспросить Мадлен, она явно что-то скрывает. Быть может, до замужества она совершила нечто, в чем до сих пор раскаивается, подумал Флавьер. Она не больна и не притворяется. Она во власти навязчивой идеи. А довериться мужу она так и не решилась. Чем больше он склонялся к этому предположению, тем правдоподобней оно ему казалось. Мадлен вела себя так, будто была виновата. Но в чем? Похоже, в чем-то очень серьезном…