VI
Флавьер издали глядел на распростертое тело. Он обогнул церковь и пересек кладбище, но ближе подойти не решался. Он вспомнил, как Мадлен шептала: «Умирать не больно», — и отчаянно цеплялся за одну мысль: мучиться ей не пришлось. То же самое говорили в свое время о Лерише. Он упал, как и Мадлен сейчас, вниз головой. Не пришлось мучиться? А кому это известно? Когда Лериш разбился об асфальт и кровь его брызнула во все стороны… Сейчас Флавьер чувствовал, что вот-вот потеряет сознание. Тогда он видел в больнице останки своего товарища, держал в руках заключение врача. А колокольня гораздо выше, чем дом, с крыши которого сорвался Лериш. Флавьер представил себе невероятной силы удар, нечто вроде взрыва, в котором улетучивается сознание, подобно разлетающемуся на мельчайшие осколки хрупкому чистому зеркалу. От Мадлен не осталось ничего, кроме этой неподвижной бесформенной груды, напоминавшей брошенное у стены огородное пугало. Флавьер опасливо приблизился, заставляя себя смотреть и терзаться — ведь он в ответе за нее. Сквозь пелену слез он смутно различал труп, лежавший в примятой крапиве, запачканные кровью чудные волосы с медным отливом — разметавшись, они приоткрыли затылок, — руку, уже восково-бледную, на пальце которой сверкало обручальное кольцо, и среди прочего содержимого сумочки зажигалку. Зажигалку он подобрал. Если бы хватило смелости, он взял бы и кольцо, чтобы надеть себе на палец.
Бедная маленькая Эвридика! Никогда ей не восстать из небытия, в котором она так стремилась исчезнуть!
Флавьер медленно отошел, пятясь, как будто это он был убийцей. Внезапно он ощутил страх перед этим коричневым бугорком, над которым уже вилось воронье. Он пустился бежать среди могил, сжимая в руке зажигалку. Когда-то он встретил Мадлен на кладбище. Теперь он оставляет ее на кладбище. Все. Конец. Никто никогда не узнает, отчего она бросилась вниз. И никто не узнает, что он, Флавьер, был здесь. Что ему не хватило мужества обогнуть запертую дверь по узкому карнизу. Он добежал до паперти, укрылся в машине. Собственное отражение в лобовом стекле внушало ему ужас. Он ненавидел себя, свою жизнь. Начинался ад. Он долго ехал не разбирая дороги, заблудился, с удивлением узнал станцию Понтуаз, проехал мимо жандармского участка. Может быть, зайти туда, потребовать, чтобы его арестовали? Но юридически он не виновен. Его примут за сумасшедшего. Тогда что же делать? Пустить себе пулю в лоб? На это у него никогда не хватит решимости. Нет, пора взглянуть правде в глаза: он просто трус, головокружение тут ни при чем. Безвольный слизняк! Ах как права была Мадлен!.. Быть животным!.. Безмятежно пережевывать жвачку, пока на бойне не опустится молот!
Он возвратился в Париж через Порт-Аньер. Было шесть вечера. Как бы то ни было, Жевинь должен получить отчет. Флавьер остановился у кафе на бульваре Мальзерб. Он заперся в туалете, протер лицо мокрым платком, причесался. Выйдя, он позвонил. Незнакомый голос ответил, что Жевиня нет и скорее всего сегодня он уже не придет в контору. Флавьер потребовал самого лучшего коньяку и выпил его у стойки. Горе пьянило его: у него было такое ощущение, будто он в аквариуме и лица людей плавают вокруг подобно большим рыбам. Он выпил еще. Время от времени он повторял себе: «Мадлен умерла!» — но удивления не испытывал. В глубине души он всегда знал, что потеряет ее именно так. Чересчур много потребовалось бы сил, жизненной энергии, чтобы удержать ее здесь, в стране живых.