— Могу я вызвать такси?
— Гм! Это не так-то просто, — ответил хозяин. — Вам далеко?
— В сторону Манта.
— Что ж, попытка не пытка.
Хозяин переговорил по телефону, не переставая улыбаться Флавьеру, наконец положил трубку.
— Гюстав вас отвезет, — сказал он. — Правда, это обойдется недешево… Вы ведь знаете, почем сейчас на черном рынке бензин!
Такси появилось быстро: старый дребезжащий «С4». Флавьер заплатил вперед. Когда наступала пора осуществлять задуманное, он утрачивал всякое самолюбие. Он терпеливо объяснил Гюставу:
— Нам нужно к северу от Манта, между Сайи и Дрокуром… Там есть деревушка с часовней. Дорогу я вам покажу. Потом вернемся кратчайшим путем. Я там долго не задержусь.
Они тронулись в путь. Зимняя дорога являла взору невеселую картину — она напоминала о недавних сражениях, бомбежках, разрушениях и смерти. Съежившись на заднем сиденье, Флавьер через запотевшее стекло смотрел на простиравшиеся вокруг черные поля, тщетно пытаясь вызвать в памяти цветущие деревья, склоны с белым ковром из маргариток. Теперь Мадлен все больше отдалялась от него, смерть утверждала над ней свое господство. Ну, еще усилие! Флавьер чувствовал, что сердце его пустеет. Никогда еще он не видел в себе так ясно, как сейчас. И пить-то он начал для того, чтобы заставить умолкнуть этого невидимку с его вечной скептической ухмылкой, который высмеивал все и вся, корил Флавьера за то, что он постоянно придумывает себе небылицы, наигрывает на струнах души нескончаемую элегию, упиваясь своим несчастьем, бессилием и одиночеством. Однако требовалось все больше и больше алкоголя, чтобы выдворить из сознания этого чересчур рассудительного свидетеля. Когда руки и ноги начинали плохо повиноваться Флавьеру, а голова наливалась свинцом, тогда-то и появлялась Мадлен, кроткая и милосердная. Она рассказывала ему о жизни, которая могла бы состояться, и Флавьер обмирал от счастья. Наутро на свет нарождался новый Флавьер — с горечью во рту, обозленный на весь мир.
— Вот и Сайи, — прокричал Гюстав.
Флавьер протер стекло кончиками пальцев.
— Сверните направо, — сказал он. — Осталось километра два.
Такси катило по дороге, изъязвленной рытвинами. Влага с почерневших от дождя деревьев сочилась в ямы, полные жухлой листвы. Изредка навстречу попадались одиноко стоявшие домишки, над крышами которых вился голубоватый дым.
— Вижу колокольню, — объявил Гюстав.
— Это она и есть… Подождите меня у церкви.
Машина остановилась где и тогда. Флавьер выбрался наружу, посмотрел на галерею в самом верху башни. Волнения не было: напротив, ощущался какой-то странный холод внутри. Он побрел в сторону домов, кровли которых он видел сверху, с лестницы, когда боролся с головокружением. Они оказались совсем рядом, в низине, жмущиеся к каштанам с голыми ветвями, — десяток серых лачуг, вокруг которых, увязая в грязи, бродили цыплята. Тут же стояла приземистая лавчонка: на витрине когда-то была надпись, но буквы давно стерлись. Флавьер толкнул дверь. Внутри пахло свечами и керосином. На полках пылились несколько открыток.
— Чего вам? — спросила старуха, появившаяся из внутренней комнаты.
— У вас, случаем, не найдется яиц? — пробормотал в ответ Флавьер. — Или немного мяса. Я приболел, а в Париже еды не раздобыть.
Тон его был недостаточно просительный, да он особенно и не старался, наперед зная, что получит отказ. Он рассеянно разглядывал открытки.
— Что ж, на нет и суда нет, — сказал он. — Поищу в другом месте. Я, наверное, возьму эту открытку с видом церкви. Святой Николай?.. Это название мне что-то напоминает… Погодите-ка, в сороковом году, в мае, газеты вроде бы писали о каком-то самоубийстве?