— Чувствую, это дело меня затянет… У твоей жены никого нет на фронте?
— Какие-то дальние кузены, с которыми мы никогда не видимся. В общем, из близких — никого.
— Как ты с ней познакомился?
— О, это довольно романтическая история.
Жевинь внимательно разглядывал бокал, вертя его в пальцах: он подбирал слова. Вечная его боязнь показаться смешным — некогда она его парализовывала, и он нередко проваливал устные экзамены. Наконец он решился.
— Я встретил ее в Риме во время деловой поездки. Мы остановились в одном отеле.
— В каком?
— В «Континентале».
— Что она делала в Риме?
— Изучала живопись. На мой взгляд, она недурно рисует. Но ты сам понимаешь, какой из меня знаток…
— Она занималась, чтобы преподавать, давать уроки?
— Да ты что!.. Для собственного удовольствия. У нее никогда не было необходимости зарабатывать себе на жизнь. Представь себе, в восемнадцать лет у нее уже был собственный автомобиль. Ее отец был крупным промышленником.
Жевинь повернулся на каблуках и направился назад в кабинет. Флавьер отметил его уверенную поступь. Прежде у него была вихляющаяся походка, этакое заикание всем телом. Деньги жены его преобразили.
— Она по-прежнему рисует?
— Нет. Постепенно забросила это занятие… Времени не хватало. Ты же знаешь, парижанки так заняты!
— Гм… но ведь должны же приступы, о которых ты рассказываешь, иметь какую-то реальную причину. Припомни-ка, не послужило ли толчком ко всему этому какое-нибудь происшествие?.. Ссора, например… Или плохое известие… Да ты наверняка и сам думал об этом.
— Черт побери, конечно же думал!.. Но ничего такого не вспомнил. Не забывай, часть недели я провожу в Гавре.
— А эти приступы рассеянности — ну, когда она замыкается в себе — они начались, когда ты был в Гавре?
— Нет, я был здесь. Помнится, приехал я как-то в субботу. Мадлен была по обыкновению весела. Лишь к вечеру она впервые показалась мне странной. Но в тот раз я не придал этому особого значения. Я и сам здорово устал.
— А раньше?
— Раньше?.. На нее иногда находило плохое настроение, но это, конечно, не идет ни в какое сравнение с тем, что стало твориться с ней в последнее время.
— Ты уверен, что в ту субботу не произошло ничего из ряда вон выходящего?
— На все сто. По самой простой причине: весь день мы были вместе. Я приехал утром, часов в десять. Мадлен только что встала. Мы немного поболтали… не спрашивай о чем — таких мелочей я, естественно, не помню. Да и с чего бы мне было обращать на это внимание? Помню, обедали мы дома.
— Где ты живешь?
— Как?.. Ах да, мы же с тех пор не виделись… Я купил дом на проспекте Клебера, в двух шагах от площади Согласия… Вот моя визитная карточка.
— Благодарю.
— После обеда мы вышли из дому… Кажется, я должен был повидаться кое с кем из министерства… Потом прогулялись до Оперы. Вот и все! Ничем не примечательный день.
— А приступ?
— Он случился к концу ужина.
— Ты можешь назвать мне точную дату?
— Дату? Сейчас попробую…
Жевинь взял со стола блокнот и принялся его листать.
— Похоже, это было в феврале, — пробормотал он. — В конце месяца, потому что на последнюю субботу у меня была назначена важная встреча. Суббота была двадцать шестого. Да-да, это произошло двадцать шестого февраля.
Флавьер уселся на подлокотник кресла подле Жевиня.
— Почему ты обратился именно ко мне?
Жевинь вновь стиснул ладони. Он избавился почти от всех своих привычек, но эта осталась. Когда ему приходилось туго, он цеплялся за самого себя.
— Ты всегда был мне другом… — пробормотал он. — И к тому же, я вспомнил, что ты в свое время увлекался психологией, всякой мистикой. А что ты мне предлагаешь? Заявить в полицию?
Заметив, что губы Флавьера дрогнули, он прибавил:
— Как раз потому, что ты служил в полиции, я и обратился к тебе.
— Да, — произнес Флавьер, поглаживая кожаную обивку кресла, — я ушел из полиции. — Он вскинул голову. — Знаешь почему?