Слова застряли поперек горла, за это спасибо природе, ведь в ответ лезли сопливые оправдания и неуверенные блеянья — разговор не клеился как всегда. Материнское лицо исказилось в ламийское, голубые глаза почернели:
— Опять молчишь? — сорвалась она на крик. Ее рука вжикнула и вновь опалила щеку: — Дрянь!
— Ма… — Катя вновь дернулась — стул покачнулся и жалобно заскрипел. Горло опять передавило веревкой, и Катя зашлась кашлем: — Я не хотела… чтобы так… получилось. Прости!
— Простить? — взъелась мать. — Сука! Ты хоть знаешь, как меня убивали? Ублюдок меня выпотрошил! И даже не это страшно. Омерзительно то, что даже после смерти я должна постоянно видеть рожу твоего отца! Этот урод со мной на вечность. Настоящее проклятие и ты за него ответишь!
Катя ахнула — мать ухватила за волосы и швырнула, будто пылинку. Треск дерева смешался с хрустом костей — по руке прострелила боль. Стул сломался, путы ослабли, но сил выбраться нет. Катя, скорчившись, стонала, катаясь по полу. Уловила сверхбыстрое движение и дернулась, уворачиваясь от ноги на высоком каблуке, прорезавшей воздух. Порция боли расползалась по боку — ребра заныли от тупого удара.
— Мечтала попасть в лабиринт? — взбешенная мать пинала с остервенением — Катя подтянула колени, закрывая живот. — Все к твоим ногам, моя ненаглядная!
— Ма… — сорвался крик-стон, — ты не можешь убить! Я нужна…
Удары прекратились — мать замерла, на лице застыло хладнокровие:
— Мне плевать! Я Ламию тоже ненавижу, и это будет моя первая месть ей! Хм… помнится очень удачное изречение: «Я тебе породил, я тебя и убью!» Королева ждала твоего появления несколько тысячелетий. Что ж, подождет следующего!
Мать снова схватила за волосы и потащила — макушку будто снимали заживо. Катя сжала зубы, во рту появилась сладость: приторная и тошнотворная.
— Тогда скажи… — еле выдавила и сплюнула, — зачем я ей нужна?
— Я что дура? — мать остановилась, скрипнула металлическая дверь, и Катю дернуло вперед — она пролетела несколько метров и воткнулась в каменную стену. Кости вновь хрустнули, и боль новым разрядом прострелила по оживающему телу. — Хоть ее ненавижу сильнее тебя, но тайны не выдам. Мне, знаешь ли, начинает нравиться быть ламией. Познаю вкус такой жизни, смакую новых мужчин. Развлечения каждый день. Это не грядки в Сноевке окучивать или в задрыпанном Ростове дни коротать! Королева не знает, что ты тут… А раз тебя здесь не было, я могу делать все, что пожелаю!
— Но если сдашь, она тебя может наградить.
— Кто? — взорвалась мать. — Ламия? Она тотчас уберет меня как ненужную шваль. Ей нужен отец, ты, и Кхорн!
— Отец?
— Этот придурок всю жизнь с мензурками возится. Ему и тогда до меня дела не было, а тут столько денег, времени. Вот он и упивается счастьем в лабораториях королевы.
Катя опустила голову — правда жгла больнее раскаленного металла. Слова ведьмы из леса: «Правда откроет глаза» обретали смысл. Но появился новый вопрос:
— Откуда взяться Кхорну? Он же мертв…
Мать бросила взгляд, полный сожаления, но от него стало не по себе, ведь он больше походил на сочувствие идиотке.
— Ты всегда была дуррой, — она покачала головой. — Боюсь этого уже не изменить. В общем, как только соберется ваша «великолепная тройка», она избавится от всего ненужного. Я особой ценности для нее не представляю, поэтом, думаю, в очереди на вылет окажусь одной из первых. А это не входит в мои планы на дальнейшее существование. Как, пожалуй, ты и отец! — Она расхохоталась, и ее леденящий кровь смех наполнил темную комнату. Катя поднялась на колени и вскинула голову — тусклое свечение угасло в закрывающемся дверном проеме — мать ее закрыла. Заскрежетал тяжелый засов. — Желаю удачи, доча, — стихал едкий голос матери. — Она тебе, ой, как пригодится. И… береги внуков…
— Где девка? — прорезался сквозь звон в ушах голос Бурусовой. В голове гудело, во рту сухость. Легкие будто в огне — Варгр зашелся кашлем. Дернулся, схватиться за горло, но руки не слушались. Он распахнул глаза: каменная комната точь-в-точь, как до провала в темноту — та же сырость и холодность. Скудное освещение пары свечей. Прикован по рукам и ногам к стене металлическими цепями. Оголенное тело изрезано будто ножами — кровь застыла, раны покрылись корочками.