Это обстоятельство, будучи преломлено сквозь призму сознания идеологов командующих групп, служит фундаментом для решения вопроса о «звеньях». Естественно, решения предлагаются разные, смотря по тому, к какой «ячейке» принадлежит тот или другой идеолог. Чем «ниже» ячейка, чем ближе она к «материальному» миру – в организуемой массе, тем большая роль самодеятельности признается за «материей», тем яснее автократичным обрисовывается духовное начало. Наоборот, идеолог ячейки, занимающей одну из высших ступеней иерархической лестницы, в своем высокомерном отношении к презренной материи и даже к организаторским «низам», обязательно построит свою систему на апофеозе верховных потусторонних субстанций, которые, через посредство послушных им духов, полновластно распоряжаются миром феноменов, как ареной для осуществления своих предопределений.
Агригентский мыслитель жил в эпоху, когда дифференциация организаторских рядов имела за собой уже долгую историю. В греческих городах данной эпохи командующий класс не только расслоился на небольшие клетки и подклетки: более того, – друг другу противостояли, как аристократия и демократия, организаторы-землевладельцы и организаторы-промышленники и торговцы. Эмпедокл, следуя традиции рода, из которого происходил, держался, повторяем демократических взглядов. Демократия являлась сравнительно юным отпрыском командующего класса, она сформировалась из слоев, стоявших в зависимости от аристократии, принимавших более непосредственное участие в производстве «материальных благ», чем высокородные представители землевладельческой культуры. Отсюда симпатии идеологов-демократов к материализму. Именно, как демократ, Эмпедокл признавал за материей многое такое, в чем ей упорно отказывала предшествовавшая и современная ему аристократическая метафизика.
Говоря о способности материи организоваться, он имел в виду не что иное, как организаторский центр демократии. Правда центр этот является подчиненным другому высшему центру: последовательным материалистом Эмпедокла назвать отнюдь нельзя. Его идеология – не прямолинейна-демократична; он, в сильной степени, находится под влиянием идеологических форм, установленных организаторами старого типа. Но уже и то новое, что заключалось в его философской системе, было значительным шагом вперед.
Было бы весьма интересно и поучительно проследить на примере греческой философии – эта философия дает как раз богатый материал для подобного социологического исследования – историю постепенного развития и борьбы «аристократического» и «демократического» представлений о духе и теле, о бытии и становлении. Но этого в пределах настоящей статьи мы сделать не можем. Ограничимся уже приведенным примером и еще одним, не менее ярко иллюстрирующим нашу мысль, взятым из цикла идеологических построений другого лагеря.
Проникнутый аристократическими симпатиями автор «Филеба» и «Федона» своим учением об «идеях» доводить апофеоз нематериального начала до высшей точки, какая была известна античному миру и в века первобытной культуры. Идея – абсолютная первопричина земного мира. Если среди явлений последнего мы подмечаем некоторую связь, которую спешим назвать причинностью, то все же мы не должны заблуждаться относительно истинного характера этой причинности: настоящих причин, по убеждению Платона, в мире преходящих явлений нет и не может быть: то, что мы здесь считаем причинами, не более, как сопричины (synaitia), содействующие, соподчиненные причины. Верховное начало всех вещей и «начало всех начал» – идее блага (мировой разум). Она – цель, которой, в конечном счете, все подчиняется. Она управляет самым царством идей. Это – царство строго проведенной иерархии. Таким образом, высший символ организаторской воли, высшее божество – «идее блага» преподает свои директивы миру через длиннейший ряд, промежуточных звеньев.