Дали и Гота, казалось, меньше переживали потерю коня. А может быть, они хотели уменьшить боль своих мужей?
Несколько дней они стирали мылом и гладили железкой все, что попадало им под руку. Сначала им это плохо удавалось. Материя горела! Но они быстро привыкли к утюгу и даже начали удивляться, как могли обходиться деревянными досками, между которыми до этого гладили одежду.
А Матас чахла. Чахла, как сосенка на скале, из-под которой выпал ее главный камень. Стоит такое деревцо на удивление всем, и зеленеет верхушкой, и птице дает ночлег в своих ветвях. Но корни его уже омывают дожди, а ветви иссушает солнце. И когда иссякнет в них сила, взятая из земли, побуреют зеленые иголочки, и рухнет оно на дно ущелья под напором осеннего ветра.
Думала ли Матас, что ей суждено увидеть Виты, или это просто надежда теплилась в ее истомленной душе, не покидала ее — только поставила она свои нары под самое окно так, чтобы, лежа на них, ей видно было родное ущелье и бесконечная ниточка узкой тропы.
Шел ли по ней пешеход, ехал ли всадник, жадными глазами вела она его по этой тропе и, не узнав, угасала, пока кто-нибудь снова не показывался впереди…
Жар ее глаз давно иссушил слезы. Тихая, грустная песня сменила жалобы на злую долю.
Любили братья Матас, как родную сестру. Калой и Орци не покупали своим женам ничего, чего бы не купили ей. Но ничто не могло спасти Матас от тоски. Бывало, подойдет к ее башне Калой, чтоб повидать ее, услышит песню, как плач, опустит голову, постоит и уйдет, не в силах нарушить ее печали.
Уйдет, а над башней Виты заблудившимся голубем вьется тихий голос женщины:
Слышите! Ноги не в красных чувяках, Грубый опорок их кровью покрыл. Слышите! Тело не в ткани из пуха. Царь нам дерюгой ее заменил. Слышите! Вместо папахи кудрявой Плоская тряпка на голове. Слышите! Пальцы, что знались с оружьем, Держат лопату на слабом плече. Слышите! Тонкая голень не в стремени. Кандалы это, железа звон… Слышите! Там, где оказии мчатся, Синей Сибирью в оковах бредем… Люди, молитесь за нас, безмогильных!.. Ворон, поплачь нам, когда мы умрем!..Незаметно наступила осень. Воздух звенел от кузнечиков и цикад. День за днем в ясном высоком небе ветер гнал вереницы легких облаков. В лесах, оглашенных радостными детскими голосами, дозревали ягоды и фрукты.
Но однажды с горы на гору, от аула к аулу понеслось тревожное: «Cа-a-л-ти-и! Са-а-л-ти-и!» Это означало: идут солдаты. Идет опасность.
А спустя несколько часов в Эги-аул вошел отряд, во главе которого были жандармский офицер и Чаборз. На нем снова красовалась цепь старшины.
Отряд окружил башню Калоя. Людям аула было приказана собираться на сход.
У Калоя начался обыск.
Дома были обе женщины и Орци. Калой с утра ушел в лес, прихватив с собой топор и новую пятизарядную винтовку.
Когда в комнатах все было перевернуто и выстукан каждый камень в стене, офицеру доложили, что ни оружия, ни других вещей, уличающих хозяина башни в грабежах, не найдено. Тот приказал вывести из сарая его скотину. Жандармы вывели трех коров.
— Где лошади? — спросил офицер у Орци. Тот показал на дальнюю гору.
— Туда выгнали, пастись… — пояснил он через переводчика.
— Где разбойник Калой? — снова обратился к нему офицер.
— Если он спрашивает о моем брате, — ответил Орци, — то передай, что он не разбойник. Мы все здесь землю пашем и пасем скотину. А Калой поехал к вам, чтоб узнать, когда царь прикажет вернуть нам зерно и деньги за потравленную кукурузу.
Офицер расхохотался.
— Царь только и думает о том, как бы побольше добыть для вас денег и хлеба! — Он снял с дома окружение и приказал вести со двора коров.
В это время Дали увидела на противоположном склоне Калоя. Он шел домой. Сердце ее оборвалось.
«Как остановить его?..»
К счастью, начальник и стража стояли спиной к лесу. Она проскользнула в башню и, до половины высунувшись из окна, стала размахивать белым платком. Калой заметил, остановился. Дали перепала махать. Калой опять пошел. Она снова замахала. И Калой понял. Он зашел за кусты и скрылся из виду. Дали подождала немного, он не появился. Она вышла во двор.
— Мне поручено дать вам ответ на вашу жалобу! — говорил в это время офицер, щуря глаза и поджимая губу. Его слушали всем аулом.
— Власть не имеет отношения к аренде земли и другого личного имущества верноподданных! Это ваше частное дело. Его может рассмотреть суд. Что же касается убитых живодером Калоем Эгиевым трех скотин, принадлежавших даже не хозяину земли, на которой был ваш посев, а совсем другим, ни в чем не повинным людям, то мы за это вернем пострадавшим вот этих коров.
Внимание всех было поглощено речью офицера. Дали потихоньку зашла за башню. Отсюда она соскользнула в овраг и, перебравшись через обмелевший поток, по-за кустами побежала вверх, к лесу. Сердце у нее трепетало, как пойманная рыбка. Ей надо было во что бы то ни стало удержать Калоя от встречи с отрядом, потому что она знала: он не был готов к их приходу, а в волнении человек никогда не поступает правильно.
Когда начальник кончил свою речь, Орци обратился к нему.
— Ты слуга царя и должен быть умным человеком, — сказал он. — Но те слова, с которыми ты приехал к нам, нам трудно понять… Если я пастух, и у меня овцы не в порядке, я должен следить за ними. Я должен следить, чтобы все они мирно паслись. Я не должен бить одну и кормить другую. Почему же, когда нашу кукурузу погубил Чаборз и хозяин земли, когда они оставили нас без хлеба, это не дело власти? А когда мой брат, спасая жену Чаборза, свернул шею быкам, дело хозяев этих быков становится вашим делом и вы отбираете у меня последнюю скотину? Если уж кто и обязан вернуть хозяевам их потерю, так это Чаборз. Потому что Калой не украл быков, не съел их, а спас мать его детей!..
Когда офицеру передали речь Орци, он в гневе заметался пуще прежнего.
— Умники стали!!! — закричал он. — А кто вам дал право снимать цепь со старшины? Я вас спрашиваю! Кто дал такое право твоему брату-разбойнику? Кто он? Начальник участка? Начальник округа? Грозил применить силу! Бунт? А где его всем известный конь? Убит под ним на дороге из Сурхахи, где он совершил нападение на милицию и ранил человека! Пусть попадется! Убийца! Я посажу его за решетку! И тебя упрячу, если не перестанешь язык распускать!
Орци собрался было ответить, но старики, поняв, что разговор может кончиться плохо, закричали на него и заставили замолчать. И все-таки Орци не выдержал.
— Начальник! — сказал он срывающимся голосом. — Когда приедешь домой, вспомни меня. Подумай, чем я должен буду жить, если посев мой уничтожен скотиной, а скотину, забираешь ты?..
Народ зашумел. Жандармы погнали коров. Гота зарыдала и кинулась за ними. Но стражники конями оттеснили ее.
За все время ни слова не произнес только один Иналук. Он, словно немой, слушал и молчал.
Уезжая, начальник сказал:
— Запомните: Чаборз был, есть и будет у вас старшиной, пока мы хотим этого! А если осмелитесь перечить, знайте: бунтарей не потерпим! Предупреждаю!
Сход угрюмо глядел на расходившегося начальника. Никого из горцев он не устрашил. Они хорошо знали, что не мужество говорит в нем, не сознание правоты, а власть и сила ее.
Дали нашла Калоя.
— Что происходит в ауле? Почему ты не хотела, чтоб я шел домой?
Дали рассказала мужу все. Выслушав ее, Калой решительно направился вниз. Дали кинулась следом, преградила дорогу.
— Не ходи! Ради всемогущего Аллаха! Ради моей жизни!
— Да в своем ли ты уме? — удивился Калой. — Страшнее смерти — позор! Что подумают люди?
— Нет… нет!.. Не ходи! Ради Аллаха!.. — плакала Дали, не уступая ему тропы. — Ты пойми: им ничего не стоит убить тебя! Им скажут спасибо… мы останемся сиротами! Аул останется без тебя!.. Чаборз будет радоваться!.. Чтоб мне умереть, если ты пойдешь!
— Тоба! Тоба, астах фирулла![139] — с испугом воскликнул Калой. — Только этого мне не хватало! Что ж, выходит, они издеваются надо мной, над аулом, а я прячусь за женину юбку?