— Хороший мой, ну послушай меня! Ну послушай меня! Я ведь не желаю тебе позора… Я не жила бы с тобой, если б ты был трусом! Но ты не — в себе от ярости. А злость не учит уму… — Она упала на колени и обхватила его ноги. — Ну послушай меня! Захочешь отомстить — не стану тебя удерживать, я сама пойду с тобой! Но ты должен поберечь себя, чтобы вечно сражаться с ними, а не пасть от их пули на радость им! Их же вон сколько!
— Встань! Встань, говорю! — он поднял ее. — Кажется, ты права. Немного остыв, Калой обнял Дали за плечи.
— Но я их так отсюда не выпущу. Они получат свое.
— Ну, конечно! — обрадовалась Дали. — Они пойдут ущельем, а мы — поверху!.. И подальше, чтоб не подумали на наш аул. Там ты и пошлешь им свинца!.. — Она засмеялась по-девичьи молодо, задорно. — А то, что они скотину увели, так ты добудешь у них другую! Здесь Аллах взял, как ты говоришь, так в другом месте отдаст!
Калой рассмеялся.
— Зачем только вас женщинами называют! Вы же хитрее шайтана!
— Нет, мой хороший, — серьезно ответила Дали, — это не хитрость. Когда ты спокоен, я верю в твой ум, в твою удачу, в твою руку… Но когда ты расстроен, ты как все, ты можешь поступить неразумно… А мне без тебя нельзя… Неужели аулу не хватит одной Матас?!
Отряд ушел. Он двинулся вниз по Ассе, надеясь встретить возвращающегося Калоя. Чаборз не особенно верил в то, что Калой в Назрани, и в душе был рад этому, потому что встреча с ним не могла кончиться миром. А кто-кто, но он-то знал характер своего врага и не думал, чтоб тот сдался им без боя.
Отряд уже выходил из узкой горловины ущелья, направляясь к аулу Эрш, когда откуда-то с горы раздалось два приглушенных рекой выстрела.
Конь под Чаборзом споткнулся и полетел с тропы. Лошадь офицера тоже упала, а он, схватившись за руку, сломя голову понесся под деревья, стоявшие впереди. Чаборз, прихрамывая, бежал за ним. Стражники кинулись врассыпную… Одни поскакали вперед, другие побросали лошадей и, стреляя, побежали под скалы. Немного погодя, все стихло. И тишина казалась зловещей…
Отряд порознь собрался в ауле.
Офицер, падая, поранил руку. Кони его и Чаборза были убиты.
Старшина не сомневался в том, что это Калой. Однако, перепуганный насмерть, он решил не говорить этого офицеру, чтобы тот не затеял новой облавы, в которой Чаборзу обязательно пришлось бы принять участие.
В Эрш отряд заночевал. Офицера положили в кунацкую. Его лихорадило. Знахарь осмотрел его руку, сказал, что через три дня все пройдет.
Чаборз созвал сход.
Вернулся он поздно и сообщил офицеру, что отряд обстреляли охотники-хевсуры, которых сегодня утром пастухи видели на горе.
— Это опасные люди, — сказал он, — они враждуют с нами и, видимо, приняли отряд за ингушей.
Офицер, казалось, поверил старшине.
— Это не Калой, — сказал в заключение Чаборз. — Если он в Назрани, он не мог знать, что мы были у него. Если он был в ауле, он никак не мог догнать нас на таком расстоянии по верхней тропе.
Когда стемнело, Калой и Дали вернулись домой. Их с нетерпением ждали все родственники. Лицо Готы опухло от слез.
Увидев брата и невестку, Орци не мог скрыть своей радости.
— Где вы были? — воскликнул он, сияя от счастья. — Мы весь лес избегали — ни тебя, ни следа твоего! Да еще эта, как оборотень, исчезла на глазах у всего аула…
Калой ухмыльнулся. А Дали с гордостью рассказала собравшимся, как они догнали отряд и Калой перебил лошадей Чаборза и начальника.
— И это не случайно! — заключила она. — Он сказал, что не убьет их самих, а только покажет мне, как эти храбрецы умеют бегать! И когда кони упали, они так заторопились в Эрш, что верховые стражники отставали от пеших начальников! — И Дали залилась таким смехом, словно все, что с ними сегодня произошло, было не больше, чем детская забава.
— Вы стоите один другого! — не то зло, не то с одобрением заметил Иналук. — Калою иная жена, видимо, и не подошла бы! Абречка!
— Да, абречка я. Только жаль, что женщина. А мужчины должны мстить.
Проводив всех, Калой о чем-то долго говорил с Иналуком. А когда ушел и он, сладко потянулся, захотел спать.
Орци и Гота давно уже уснули. А Дали, постелив две постели, ждала. Когда муж лег, она погасила свет и пошла к нему.
— Ты что, жалеешь меня? — спросил он.
— Нет, — прошептала Дали. — Тебя нечего жалеть. Пусть жалеют своих жена офицера да Чаборза жена… Я хотела сказать тебе о другом… — она в нерешительности замолкла.
— Ну!
— Не дадут они тебе житья… — начала Дали, вздохнув. — У каждого своя судьба. Но вижу я, тебе и мне выдалась неспокойная… Жизнь твоя теперь еще больше будет в седле, под синим небом… Они травят тебя, как волка. Но известно: волчья доля не только убегать, но и огрызаться, нападать… И тут всякое может случиться… А у тебя нет наследника…
Калой почувствовал, как на его плечо упала капля с ее щеки. Он молчал.
— Мужчина без наследника — дуб без корня! А я, видно, с того раза… испорченная. Годы идут… и ничего нет… И я думаю: ты должен взять… другую… Я клянусь Аллахом и тобой, а дороже тебя у меня на земле никого, — заторопилась Дали, — никогда в жизни вы не услышите от меня упрека!.. Я буду, как своих, любить твоих детей… — она незаметно стерла назойливые слезы.
А Калой молчал.
Где-то точила мышь. Издали донесся крик ночной птицы.
И снова зашептала Дали:
— Иналук сказал: «Тебе, видимо, другая жена и не подошла бы…» Может, это он так сказал, а может, и неспроста… с намеком… И я подумала: какая я жена? Поспать да еду сготовить… Жена без детей — что сухой пенек. Ни тени от него, ни плода!..
И снова Калой не ответил ей. А Дали с помертвевшей душой ждала. Но вот он протянул руку, накрыл всей пятерней ее лицо, сжал его так, словно хотел раздавить, и задохнувшаяся Дали услышала:
— Даже самая умная из вас — все равно дура! Был у тебя плод, будет и еще, если Бог даст. А не даст, — значит, так и должно… У нас не будет, у брата будет… Для рода это все равно! Но чтоб я в дом вторую жену привел — так этого не дождется никто! Я же знаю, что ты, хоть и говоришь смелые слова, сама умираешь от страха… Не бойся. Пока ты жива, я не обновлю нашей постели…
Дали уткнулась лицом в его плечо и заплакала.
— Перестань! Людей разбудишь! — прикрикнул он, крепко обняв ее молодое и здоровое тело.
— Душа и сердце мое! — страстно прошептала она и мысленно еще горячей взмолилась: «Дай, дай мне ребенка хоть на этот раз!..»
Утром во всех горах стало известно, что возле аула Эрш отряд обстреляли хевсуры.
— Вот ведь какие отчаянные! — удивлялись простаки. — Куда забрались! Так они скоро и в самой Назрани начнут стрелять!
А вечером Иналук, Калой и их друзья снова исчезли из Эги-аула, распустив слух, что едут на туров…
Все знали: охота на туров нелегкая. За день не обернешься…
До самого снега ездили Калой и его друзья на «охоту». Убитых туров не ели. Но у братьев появились две коровы, а у тех горцев, у которых был сгублен посев, — зерно на зиму.
И беззубого старика цоринца Калой не забыл, сдержал слово, купил и ему хлеба.
В станице Фельдмаршальской, что по плану покорителей Кавказа замыкала в Ассиновском ущелье горных ингушей, в одну из темных ноябрьских ночей вспыхнул пожар. Горела усадьба того самого хозяина, который потравил кукурузу. Одни считали, что это Божья кара, другие — что это дело рук разоренных им ингушей. Кто из них был прав, оставалось тайной, но только с того времени двор Чаборза ночью стали охранять три кудлатые овчарки, которых на день работник спускал в темные ямы, где они не видели ни света, ни людей.
В эту же осень ночью по поселку Назрань проезжала арба с сапеткой. Она остановилась против магазина с вывеской «Братья Гойтемировы». Возница спросил у сторожа, как проехать к одному из местных жителей, и назвал имя сторожа. Тот ответил, что это он. Но так как проезжий оказался глухим, сторожу пришлось подойти к арбе. Глухой спрыгнул на землю, и, назвав сторожа дорогим дядей, обнял его и… положил в арбу. Арба тронулась. Двое скрывавшихся в сапетке, засунули сторожу в рот тряпку и связали его по рукам и ногам. Арба подъехала к магазину с задней стороны, злоумышленники перенесли сторожа в магазин, а из магазина вынесли мануфактуру, чай, сахар и другие товары.