Утром сторож уверял, что подозвал и обнял его сам сатана, потому что сила в нем была нечеловеческая.
В это время во владикавказских газетах все чаще стали появляться сообщения об усилившихся в Терской области разбоях и грабежах. Самые дерзкие налеты связывали с именем знаменитого чеченского абрека Залимхана. Много, наверно, смогли бы рассказать и Калой с его друзьями. Однако в горном участке, где он жил, все было спокойно, и его никто по-настоящему не преследовал.
До Чаборза доходили слухи об эги-аульских «охотниках». Но он до поры до времени предпочитал не докладывать, веря в то, что рано или поздно Калой попадется сам.
Ведь если не мешать ему, он поверит в то, что его не подозревают, и обязательно сам приблизит развязку!..
8Солнце и луна, добро и зло, любовь и ненависть, победа и поражение живут рядом. Почему это? С каких пор так повелось, Калой не знал. Но если приходило счастье, он знал, что оно может смениться горем. Если приходило горе, он верил, что оно не вечно.
Весна принесла в башню Калоя радость. Но никто не говорил о ней вслух, чтоб не спугнуть, не сглазить ее. По углам двора, на заборах появились лошадиные черепа. За дверями — камни с дырой в середине, в комнате, в нише, — Коран, завернутый в материю, на стене желто-зеленая картина с изображением мечети и письменами на арабском языке.
Все это было призвано сохранить плод, который понесла Дали.
Видно, сама природа сжалилась над ней и наградила ее за любовь и преданность.
Калой стал реже отлучаться из дому. Но признаков радости не проявлял. И только Дали знала, как иногда, забывшись, он совсем по-иному, совсем другими глазами смотрел на нее. И ей казалось, что само солнце заглядывало к ней в душу. Ей хотелось и плакать и смеяться. Но она держала себя в руках. Ведь злые силы таятся везде. Им бы только заметить человеческое счастье, так они тотчас кинутся на него и не отступят, пока не убьют.
Порой Калою что-то казалось подозрительным. Дверь ли открывалась сама по себе, скрипела ли половица. Он выходил, прислушивался и, негромко крикнув: «Шох, шейта!»[140] — стрелял в воздух.
Даже если в это время Дали спала, улыбка счастья набегала на ее лицо. Она знала: он стерег ее…
Но вскоре жизнь их омрачилась печалью…
Недалеко, в одинокой башне Виты, догорал огонь сердца Матас.
Калой и Орци исполняли все ее желания, даже случайно оброненное ею слово они подхватывали и предпринимали далекие поездки, чтобы купить то, что она хотела. Как-то зимой, в мороз, когда волку не вылезть из своего логова, Орци помчался в город и привез больной яблоки и виноград. Он стрелял для нее барсуков, свежевал ежей. Жены братьев тайно скармливали Матас мясо и жир этих животных. И, может, только этим и держалась она так много дней. Но, несмотря на все их усилия, Матас таяла. Ее уже не оставляли одну. Чаще всех у нее ночевала тихая и мягкая Гота. Сон Готы был легок, как у птицы. Стоило больной зашевелиться, как она уже появлялась у ее постели, помогала ей.
— Свалилась я на ваши плечи… Вы уж простите меня… не опекайте так! — говорила Матас. — У каждой из вас есть и свой дом и свои дела…
Гота сердилась и отвечала, что они не делают для нее ничего такого, чего бы она не сделала для них.
Порою обласканная и успокоенная Матас начинала мечтать. Тогда она говорила, что обязательно поправится. Во-первых, потому, что ее «держат на ладонях», поят и кормят легко, как ребенка, и обильно, как богатыря. Во-вторых, потому, что Калой обещал поехать с нею к Виты!.. Они найдут его, где бы он ни был! Калой все сможет… У Калоя — слово мужчины! Когда он говорит и смотрит человеку в глаза, это правда…
Они с Калоем возьмут с собой кукурузной муки, черемшовых чувячков и сушеной баранины… А она там, в Сибири, сготовит ему галушки и черемшу. Русские, наверное, будут убегать от ее запаха! Матас тихо смеялась.
— Ну, ничего, как попробуют раз — поймут! Я своих городских соседок всех приучила!
К концу весны здоровье Матас, казалось, стало лучше. Она реже грустила. Глаза сделались еще больше. В них появился такой красивый огонек, какого не было даже в юности. Но она по-прежнему была бледна, хотя щеки нередко загорались ярким румянцем. Однажды утром Матас чуть не задохнулась кровью. Но потом все прошло. Она отдышалась и опять стала веселой.
Она попросила Готу подать ожерелье, которое недавно принес ей Калой.
— Ты как голубка Сеска Солсы[141] в нем! — воскликнула Гота, когда драгоценное ожерелье капельками крови легло на белую шею Матас.
Поглядев в зеркало, Матас с досадой отложила его.
— Ведь не было же счастья, чтоб он увидел меня такой!
Гота выбежала из комнаты и, спрятавшись в чулан, уткнула лицо в колени, чтоб заглушить слезы…
У Калоя были теперь свои люди в аулах, что лежали на тропах Ассиновского и Джарахского ущелий. Эти люди предупреждали его, когда в горах появлялся кто-нибудь чужой.
Вот и сейчас Калой знал, что со стороны Военно-Грузинской дороги в Джарах вошел какой-то человек, который заходит в аулы и разговаривает с людьми. Его интересует все: что они едят, где спят, как работают…
Кто он? Друг или враг? И что ему надо?
На всякий случай Калой велел брату, если незнакомец появится в Эги-ауле, пригласить его к себе, а сам решил встретиться с ним как бы случайно.
В доме у Калоя и Орци по-прежнему было бедно. Ни одной лишней вещи не покупал Калой на деньги, которые добывал, рискуя жизнью. Он думал только о том, чтобы в семье его всегда был хлеб и одежда, чтоб у близких был хлеб, чтоб у бедных был хлеб. Вот почему он давно уже стал тамадой аула. Даже Иналук, забывшись, иногда вставал перед ним.
Днем прошел сильный дождь. Но потом ветер прогнал тучи в хевсурские горы, а к вечеру горизонт разорвало, и в голубое окно с золотистыми краями ударил свет далекого заката. Он упал на тропу и осветил человека, поднимавшегося в гору. Завидев его, Калой сразу догадался: это тот, о котором недавно предупредили друзья.
Он взял свое драгоценное приобретение — подзорную трубу — и навел ее на человека.
Шел статный мужчина средних лет, с красивым лицом, обрамленным бородкой. На голове — горский войлочный лопух, одет в русский костюм. За плечами котомка.
Вот он остановился, вытер лицо платком. Устал.
Значит, не горец. Сложив руки на палке, он оглядел дальние вершины, леса, посмотрел в ту сторону, откуда пришел, и снова зашагал наверх, медленно, шаг за шагом… Усталый человек…
Разглядывая его, Калой думал: «Нелегко тебе. А каково нам? Но ведь даже здесь покоя не даете!.. Иди, иди. Это тебе не городской бульвар…»
Пришелец шел. Какое дело гнало его сюда?..
Калой позвал Орци, и они вышли за околицу. Через некоторое время незнакомец поравнялся с ними.
— Здравствуйте! — поздоровался он. Застенчивая улыбка мелькнула в его глазах и слегка тронула уголки рта.
И сразу предубежденность и холод, с которыми Калой вышел навстречу к этому человеку, уступили место радушию доброго хозяина. Бывает так, что с первого взгляда складываются отношения между людьми. И очень часто они сохраняются навсегда. «У этого нет ни злобы, ни хитрости», — подумал Калой, но все же решил до конца проверить впечатление.
— Здрасьте! — ответил он.
— Драсте! — повторил за ним Орци, который имел удивительную способность запоминать и коверкать слова чужого языка.
— Куда едем? — спросил Калой человека.
— Иду к вам. В Эги-аул, — ответил тот и замолчал в ожидании нового вопроса. Видно, он решил, что ему так легче будет разговаривать с этими горцами.
— Тебе здесь кунак есть?
— Нет. Кунаки у меня везде, где живут хорошие люди. Я знаю, что мне дадут крышу… — человек внимательно посмотрел на Калоя и почувствовал, что тот его понимает. — Ночь я побуду здесь, с вами, а завтра вернусь домой.
— Пейдом, — сказал Калой и направился к своей башне. Пришелец последовал за ним.