— Может быть, у вас дела, а я помешал? — спросил он несколько позже, но Калой прервал его.
— Если идет госте, другой дела нет. Госте — самый большой дела! Госте Аллах дал… Хороший дела… — И он велел Орци поторопиться зарезать барашка.
Когда Калой и пришелец подошли к башне, Орци уже свежевал тушку.
Увидев это, гость искренне расстроился.
— Зачем? Зачем вы это сделали? — воскликнул он, снимая с головы лопух. — Ведь я один… Один человек… — он показал палец. — Один! Что мне надо! Стакан воды и место…
Орци улыбнулся и больше руками, чем словами, сказал:
— Один, один, один, — он показал на него, на себя, на Калоя, — много один!
— Яво руски — по-руски не знай! — пояснил Калой. — Это ми се надо кушайт! Пейдом! — И он повел гостя в кунацкую.
Прошло немного времени, а они уже хорошо понимали друг друга.
Гость оказался осетином, человеком ученым, который пишет на большой бумаге. Калой видел эти бумаги в городе. Там, на бульваре, люди держат их двумя руками я читают. И Калой показал, как они читают. Из этих бумаг одни люди узнают, что делают другие люди на земле. Очень интересно!
Гостю нравилась беседа, и он часто смеялся.
Он сказал, что когда-то, очень давно, его предок был ингушом. Предок убежал в Осетию от кровников… Что его самого зовут Георгием…
— Да? — удивился Калой. — Ти наш человек! Георг — наш человек. Спасибо…
Узнав, что Георгий прежде был в осетинском ауле писарем, Калой вспомнил своего учителя из Джараха и рассказал о нем. Георгий еще больше вырос в его глазах.
Гость достал из сумки книжку с чистыми листами и начал делать в ней записи, пометки.
— Царь далеко, — пояснял он Калою. — Его помощник — Государственная дума — тоже далеко. Они не слышат, как стонут кругом люди… Кто-то должен заставить их слушать! Надо писать! Надо рассказывать всему миру горе нашей земли. И, может быть, тогда что-нибудь изменится…
Окончательно убедившись в добрых намерениях гостя, Калой послал за Иналуком и другими родственниками. Через некоторое время Дали подала чай вприкуску и чапилгиш[142]. Позже внесли свежую баранину, суп и галушки. Калой и Иналук наперебой угощали гостя, клали перед ним самые лучшие куски.
После ужина разговор продолжался. Калой переводил вопросы, которые интересовали Георгия, горцы наперебой отвечали ему. Он спрашивал их о жизни, о земельных делах, о болезнях, о нужде…
Калой рассказал ему, как во время голода и мора их заперли в горах, обрекая на гибель, как в прошлом году уничтожили посев, как старшина обирает их.
Все беды свои высказали ингуши Георгию в эту ночь. Даже признались, что далеко не всегда и не каждый имеет чем попотчевать гостя… А Георгий все записывал в свою толстую чистую книгу. И листы ее быстро покрывались черными нитями. Такими же черными, как жизнь, о которой он писал.
Разошлись поздно. Никому не хотелось расставаться с этим человеком. Он с болью в сердце слушал о их невзгодах и не из любопытства, а для того, чтобы рассказать в большой бумаге, которую он называл газетой. Это было необычайное дело!..
Когда гостю постелили в кунацкой чистую постель, он удивился, сказал, что во всех аулах находил добрых людей, но они не имели возможности так принять его. У них не было таких вещей…
Калой промолчал, хотя ему очень хотелось рассказать Георгу, каким путем он добывал эту, материю! Рассказать, что рукава и полы его черкески были пробиты пулями… Но, может, узнав такое, гость откажется от его крова? Ничего! Он завтра все равно скажет ему об этом! Обязательно скажет! Говорят, в газетах пишут много плохого про эбаргов[143]. А надо бы, чтоб Георг рассказал всем, как из тружеников земли получаются эбарги…
Калой и Орци помогли гостю умыться, раздеться и лечь спать.
Он попросил оставить ему лампу.
Давно уже спал аул, давно заснули и хозяева Георгия, а он все думал и писал в своей тетради. Перед ним проходили картины жизни его родного аула… Ему казалось, что в эту ночь в этом каменном доме говорили с ним те обездоленные горцы-осетины, в среде которых прошло его детство. Какой одинаковой была судьба этих народов! Он смотрел на белые листки страниц далекими глазами и писал:
Не ждите же правды здесь!.. С высот своих лазурных Сама на землю к нам не спустится она. Берите силой все!.. И дней не бойтесь бурных! Над счастьем сила здесь господствует одна…[144]Перед рассветом Калой поднялся для молитвы. Он заглянул к гостю. Тот спал, сжимая в руке черную книжечку. Калой потушил лампу. Гость вздохнул, повернулся, что-то сказал на своем языке…
— Что-нибудь надо ему? — услышал Калой шепот Дали.
— Нет… — ответил он. — Хороший человек… Только очень мягкий… В царских слуг стреляешь, не помогает… А писать… Разве это поможет?..
Помолившись, Калой снова лег.
Едва забрезжил рассвет, на свою половину прибежала Гота и увела Орци к Матас. Потом поднялась Дали, начала готовить завтрак. А немного погодя, послышался кашель гостя.
Калой вышел к лошадям. После дождя утро обещало быть ясным. Розовел восток.
Когда Калой вернулся, его ждал взволнованный Орци. Гость, умывшись, вытирался.
— Что случилось? — спросил Калой у брата, заметив его волнение.
— Матас стало хуже, и она просит прийти к ней.
— Можно, я пойду с вами? — попросил Георгий, когда узнал, кто такая Матас и что с нею. Калой разрешил. Он вкратце рассказал гостю о жизни этой женщины, о том, как после ссылки мужа болезнь подкосила ее.
— У меня есть доктор, друг мой. Хороший доктор. Если надо будет, он приедет сюда… — сказал Георгий, и они пошли.
Матас лежала против своего окна с закрытыми глазами. Не то она думала, не то находилась в забытьи. В башенной комнате еще царил полумрак.
Лицо ее было матовой белизны, черты его заострились. Оно было удивительно красиво. Длинные, темные ресницы… приподнятые брови… чуть приоткрытые губы…
Матас дышала часто, но неглубоко.
Георгий не двигался. Он не мог отвести от нее глаз. Он видел в ней печальные черты отрешенности. Рядом с больной на скамеечке лежало простое зеркальце в медной оправе и… рубиновое колье… Георгий чуть не вскрикнул. Он не поверил своим глазам.
В этом каменном мешке среди старинных предметов нищенского обихода простых горцев — драгоценная вещь, о которой могла бы мечтать любая дама высшего света.
Он сразу вспомнил слухи, которые долгое время ходили по городу Владикавказу после дерзкого ограбления магазина ювелирных изделии местного богача. Рассказывали, будто тот заявил, что он готов был бы пожертвовать в пользу полиции всем, что у него было украдено, лишь бы ему вернули одну только вещь — рубиновое ожерелье…
Ни подтвердить, ни опровергнуть этого слуха газетчикам не удалось. Но слух этот, как и сам налет, совершенный среди бела дня на центральной улице города, запомнился, как легенда. И вот это сказочное ожерелье, небрежно брошенное на старую деревянную скамью… Какое отношение оно имеет к этому дому, к больной? Может быть, его принесли сюда как талисман?
Георгий слишком долго задержался взглядом на этой вещи. Удивление его было замечено хозяином.
Калой и гость потихоньку вышли на терраску.
Гота сказала, что Матас почти всю ночь провела в бреду: разговаривала с мужем, смеялась… А перед рассветом кашель чуть не убил ее. Выбившись из сил, она послала за мужчинами и заснула.
Георгий видел: Матас погибала. Дни ее были сочтены. И он сказал об этом Калою.
Калой с грустью поведал ему, как все время он обманывал бедную женщину, обещая поехать с ней к Виты. Когда он, задумавшись, замолчал, Георгий не удержался и спросил, откуда у Матас ожерелье.
На мгновение в глазах Калоя мелькнула досада, недоверие. Он пристально посмотрел на Георгия, а потом на своем ломаном языке просто сказал:
— Я давал… Городе большой лавка, золотой лавка, знаешь?.. Это мы карабчил…[145] Это хороший женчин… Бедный… Яво любишь такой… разный чепуха… Пускай играйт…
Удивленный Георгий некоторое время не мог говорить. Перед ним стоял простой ингуш, хлебосольный хозяин, человек, убитый горем потому, что гибнет жена его друга, вчерашний рассказчик и он же участник одного из самых дерзких, нашумевших грабительских налетов, поднявших на ноги военную администрацию целого края. Значит, он абрек? А может быть, даже главарь абреков?.. Об этом Георгий и спросил Калоя, когда они снова заговорили.