Хозяин снова наполнил стопки. Они молча выпили. Байсагуров, разглядывая пустой бокал, сказал:
— А мой демократизм пусть тебя не волнует и не пугает… Живет Франция и Америка… Но я присягал Николаю… А мне мое слово дороже всего!
— Конечно! — коротко ответил Бийсархо и попросил разрешения вернуться к служебным обязанностям.
Байсагуров встал, проводил его, дружески хлопнул по плечу и, постояв в дверях, пока он не скрылся в темноте, вернулся и лег на кровать. Перед закрытыми глазами его встала Вика… Они была в расстегнутой кофте, с распущенными волосами. В глазах — страх. Очертания Вики стали неясными, поплыли куда-то…
— Золушка моя… — пробормотал он. Улыбка тронула его губы, и он уснул.
Денщик вошел на цыпочках, бросил бурку под дверь и тоже, улегся. На столе в стакане то вспыхивал, то затухал огарок свечи.
3Весной и в начале лета 1916 года русский фронт лихорадочно готовился к наступлению. Но немецкие атаки на западе Европы, начавшиеся еще с февраля, осада французской крепости Верден потребовали срочных мер, которые смогли бы облегчить борьбу союзников России.
Наступление, предпринятое с этой целью Северо-Западным фронтом в районе Двинска и озера Нарочь, успеха не имело. Однако оно все же вынудило Германию приостановить атаки на Верден.
Западный фронт под командованием генерала Эверта ограничился слабым ударом на Барановичи. И только Юго-Западный фронт России, которым к этому времени командовал известный генерал Брусилов, не дождавшись 15 июня, как было намечено планом, уже в начале месяца пошел вперед.
Кавказская туземная дивизия, покинутая своим высокопоставленным начальником еще в феврале, действовала в Галиции. Командовал ею теперь генерал-лейтенант князь Багратион.
Пополнение поредевших горских полков проходило с трудом. Первоначально люди охотно вступали в дивизию, потому что им обещали быстрое окончание войны и легкую победу. Но с тех пор народ поумнел и понял всю легкомысленность этих надежд. Вот почему все попытки снова рекрутировать горскую молодежь для обескровленных полков встречали молчаливое сопротивление. Тогда-то кавказская администрация и решилась на крайнюю меру: амнистировать содержавшихся в тюрьмах бандитов и воров горской национальности, если они изъявят готовность идти на фронт.
Для большинства из них это был совсем неожиданный и легкий путь к свободе. Да еще с перспективой получить отличие, с которым впоследствии можно было легче скрывать свои преступные дела.
Так, в один летний день, когда Ингушский полк, как и все остальные, преодолевая сопротивление противника, с боями шел вперед, в его ряды влилась «абреческая сотня».
Ретивые администраторы Кавказа во главе с генерал-губернатором Терской области Флейшером придумали сотне это название, потому что нельзя же было прислать в армию, действующую под командованием его императорского величества, сотню арестантов, каторжников, бандитов и воров!
А «абреки» — это звучало романтично. Тем более, что даже по научному определению самого Даля, который стоял в библиотеке просвещенного губернатора, это означало: «Отчаянный горец, давший зарок не щадить головы своей и драться неистово!..» Чего же лучше!
Но когда эта сотня пришла на передовую, в полк, ингуши — а они почти все знали друг друга — быстро разобрались в людях, присланных на пополнение.
Мерчуле совещался с командирами сотен по поводу планов на следующий день, когда в его избу вошел адъютант князь Татархан и доложил, что трое всадников просят их принять. Командир полка хотел было направить солдат к своим командирам, но, подумав, велел впустить. Время военное. Кто знает, с чем они пришли?
Отдав честь, Калой обратился к Мерчуле:
— Разреши говорить ингушски!
Мерчуле кивнул головой. Байсагуров, встревоженный появлением всадников своей сотни, приготовился переводить. Он видел, как люди его чем-то сильно взволнованы.
— Мы третий год вместе, — говорил Калой, глядя прямо в глаза командира полка, словно тот понимал его. — Мы довольны тобой. Ты никогда не обижался на нас. — Байсагуров быстро переводил. Командир полка кивал головой. — В дивизии много полков разных народов. Мы, ингуши, не на последнем счету. И ничем не опозорили себя. Здесь каждый полк — лицо народа. Совесть полка — совесть народа. На прошлое мы не обижаемся. Но за будущее теперь не спокойны. И с этим пришли к вам.
— В чем же все-таки дело? — нетерпеливо спросил Мерчуле.
— Не торопите меня. Быстрая речка до моря не доходит, — ответил Калой. — К нам пришло пополнение, помощь. Но каждый из нас готов все делать за двоих, драться за двоих, только бы вы отправили этих людей обратно.
Ингушские офицеры сразу поняли, в чем дело. Для других же — а здесь были и грузины и казаки — это заявление явилось полной неожиданностью.
— Нам говорили, что едет сюда сто пятьдесят абреков. Мы удивлялись. Откуда столько абреков? Абрек — это особый человек! Он не грабит кого попало, не трогает мирного, бедного. Он делится с бедным, враждует с плохим начальством. А кого нам прислали? Мы — ингуши. Мы знаем друг друга от седьмого поколения. И мы знаем каждого из них. Это арестанты. Они были в тюрьмах за то, что у вдов и сирот крали телят, у соседей — кур, у дровосека и пахаря — веревку. Это проходимцы! От них, кроме плохого, никакой пользы не будет! Наше дело сказать. Мы тело полка, вы — голова. Голова пусть думает, чтоб потом не болела.
И Калой с товарищами ушел.
Но пополнение осталось. А то, чего боялись солдаты, случилось раньше, чем можно было ожидать.
Через неделю чуть свет полк был поднят по тревоге. Много раз за эти годы всадники вскакивали и спросонок хватались за оружие. Это стало их обычной жизнью. Но на этот раз им не угрожало нападение врага и никто не призывал их идти на смерть, на подвиг. Однако волнение, охватившее людей, было гораздо сильнее, чем обычно.
В полночь — а ночь была темная, туманная, шел мелкий дождь — часовой, охранявший штандарт и полковую кассу, был убит, караул обстрелян в своем помещении. А когда он вырвался, было обнаружено, что знамя и ящик полковой кассы на месте, на двуколке, но касса ограблена. Поиски не дали ничего.
И вот полк стоял в строю. Выехал командир. Он был бледен. Вокруг глаз расплылись черные круги. Молча оглядев всадников, он негромко заговорил:
— Я — командир полка. Вы — офицеры и всадники. Все мы — горцы. Мы вместе воюем, верой и правдой служим царю и отечеству. Мы много видели. Убивали врагов и хоронили своих соратников. Но честь полка до сих пор была незапятнана! В бою все бывает. Сегодня удача нам, завтра удача врагу. В бою мы могли потерять весь состав полка. Но если б сохранилось знамя, полк ожил бы снова из наших братьев и детей.
На войне случается и такое, что часть теряет знамя. Это значит — она умирает. Умирает честно, как солдат.
Но чтобы солдаты полка ограбили свой полк, ограбили свой первый пост! Я много служу, но никогда не слышал такого! И сейчас я думаю: счастливы те, которые умерли до этого дня!.. А я до сих пор не убит!..
До сегодняшнего дня было так: когда я являлся к великому князю, а позже к князю Багратиону, они знали, что я прибыл, чтоб доложить об исполнении приказа, о доблести офицеров и всадников нашего полка. А с чем я поеду сегодня?
Слышно было, как каркают пролетающие галки.
— Сегодня будет отдан приказ: штандарт отнять, полк распустить. Состав расформировать по другим частям. Вот что будет сегодня.
Наступило долгое и тягостное молчание. Солдаты думали о том, каким насмешкам они подвергнутся в чужих полках, офицеры — о том унижении, которое выпало на их долю. Но все были уверены в одном: эта подлость с кассой — дело рук так называемой абреческой сотни.
Тронув коня, ротмистр Байсагуров выехал вперед и обратился к командиру полка: