Была еще школа в Назрани. Но о ней горцы не мечтали. Там за места дрались даже богачи. Ведь принимали пятьдесят мальчиков от всего народа. Поэтому, когда писарь Джараховского сельского правления открыл у себя школу, от желающих не было отбоя. А к тому же стало известно, что с бедных писарь ничего не берет. К нему-то и попал Калой. Один от всего Эги-аула.
Школа помещалась в небольшой комнате рядом с сельским правлением. В ней горцы соорудили для своих детей нары, поставили печку. И двадцать пять счастливцев начали заниматься. Утром их учил молитвам мулла. Потом они пекли себе лепешки и заваривали чай из травки, а после еды приходил писарь и разговаривал с ними по-русски. На его уроки в комнату набивались и взрослые, чтобы выучить хоть несколько русских слов. Зимой смеркалось рано. Лампы не было. Мальчики жались к крохотной печурке, а потом, не раздеваясь, спать на голые нары, грея друг друга телами. Как только в печке потухал огонь, холод проникал в комнату во все щели.
Калой учился хорошо. Легко запоминал слова. С товарищами ладил. К писарю он относился с большим почтением, потому что тот жалел детей и никогда не наказывал. А от муллы им влетало частенько.
Так прошли осень и зима. Уже сотни русских слов знали ребята. Они научились читать по складам и писать печатными буквами свои фамилии.
Но в это время случилось несчастье. Писарь заболел.
Ребята носили ему воду, кололи дрова, топили печь. Сначала он шутил с ними, собирал их на занятия к себе. Но ему становилось все хуже и хуже, и наконец ребята узнали, что он уезжает совсем.
По небу ползли низкие темные тучи. Понуро стоял, отворачивая морду от холодного ветра, черный мерин, запряженный в бричку. Во дворе у плетня сбились в кучу ученики в мохнатых папахах. Громко скрипнула дверь. Вышел из сакли писарь. Высокий, худой, в шинели. Впалая грудь накрест повязана башлыком. Он хотел подойти к ребятам, сказать им что-то, но не смог. Только посмотрел на них долгим взглядом, закашлялся от свежего воздуха и, махнув рукой, полез в бричку. Хозяин вынес его небольшой сундучок.
Бричка завизжала, поехала. За воротами писарь оглянулся. Ребята стояли, повернув к нему лица. Он виновато улыбнулся, снял шапку. Нечесаные пряди русых волос упали на белый лоб, на большие глаза. Ребята тоже стянули папахи, выбежали на дорогу, постояли и снова перепорхнули на пригорок, с которого еще долго можно было видеть учителя. Так и стояли они там, бритоголовые, большеглазые, прощаясь навсегда с первым русским, который пришел к ним в горы не с ружьем, а с человеческим сердцем.
Вскоре донесся слух, что писарь умер.
Знал ли он, что с ним вместе свет знания покинул это ущелье на полстолетие и что дни, прожитые в его школе, для этих ребят останутся лучшими на всю их жизнь? Великое дело — добро!
3Калой вернулся в Эги-аул. Весной они с отцом делали то же, что и всегда: убирали камни с полей, возили и разбрасывали навоз. Но от него не ускользнула озабоченность Гарака. Он догадывался, о чем тот думал, замечал, как отец каждое утро, словно невзначай, бросал взгляд на пашни Гойтемира. Видимо, он боялся, что тот начнет пахоту первым.
Так наступил день, когда все старожилы, знатоки земли, решили: завтра пахать.
К этому дню у Гарака все было готово: и соха, и быки.
До рассвета они вышли со двора. Когда Гарак велел сыну гнать быков к полю Гойтемира, тот понял, что не ошибался в догадках.
На склоне еще не было ни одной упряжки. Они подошли к древней земле Эги. Гарак поставил соху на первую борозду, запряг быков и, прежде чем начать сеять, встал на молитву. Не успел он ее закончить, как из серой дымки тумана появились родовые братья Гойтемира.
Увидев Гарака на земле, которую привыкли считать своей, они не растерялись. Их было много. Сила была на их стороне и прежде и теперь.
А Гарак пошел широким шагом, щедро разбрасывая семена. Родичи окружили его, остановили.
— Что ты делаешь? — обратился к нему старший из них.
— А ты не видишь? — ответил Гарак. — Отойди, не мешай работать!
— Гарак, уходи от нас, — сказал тот хмуро.
— Это земля моя. Я за нее вернул вам коров.
— Твоих коров доит твоя жена. Ступай домой!
— Вы должны уйти! Грабители! Вы ограбили наших предков и хотите вечно есть мой хлеб?
— Если бы ты не был сумасшедшим, мы бы так промяли твою шкуру, что в тебя вошло бы понятие, чья это земля, — сказал старший из родственников, — но, так как ты одурел от жадности и кидаешься на людей, мы не тронем тебя. Уберите его отсюда! — приказал он своим.
Четверо мужчин набросились на Гарака и взашей вытолкали его с поля. Другие так нахлестали быков, что те вместе с повалившейся сохой понеслись под откос. Мешок с семенами полетел вслед за ними.
Случайно Гарак вышел на работу без кинжала, и это его спасло. Без оружия он не мог защищаться от десятка здоровых мужчин.
Опустив голову, он ушел домой.
Тем временем на поле явился сам Гойтемир с Чаборзом. Узнав о том, что здесь произошло, он задумался. Родичи ждали его слова.
— Хорошо, что обошлось без драки. Но теперь бросайте свои участки и все становитесь на эту землю. Сейчас же запахать! Не то завтра все повторится сначала. И кто знает, чем это еще может кончиться. У других Эги больше земли, чем у этого. Они молчат. Но если дело дойдет до драки, они не останутся в стороне. А к чему нам вражда? Нам вот это нужно!.. Пашите.
Никто из Гойтемировых не обратил внимания на Калоя, который стоял неподалеку и следил за ними. Можно было подумать, что его просто забавляет все это. Но вот на поле вышел один из гойтемировских и начал сеять ячмень. И тогда Калой подбежал к нему и, неожиданно ударив ногой, пробил дно в сите. Зерно высыпалось на землю. Гойтемировец опешил. Потом влепил Калою такую затрещину, что тот покатился. Мужчина хотел было еще поддать ему ногой, но старшина остановил.
— С детей начинается!.. Поняли?.. — Он многозначительно посмотрел на всех. — Калой, тебе не стыдно? — сказал он и хотел поднять его.
Но мальчик вскочил и отбежал в сторону.
— Да ты не бойся, я тебя не трону. Иди, отведи своих быков, а то они соху сломают.
Но Калой не двигался с места.
— Ступай!
— Не уйду, — ответил Калой тихо.
Родственник Гойтемира, у которого он выбил сито, направился было к нему, но Калой отбежал в сторону и поднял камень. И снова Гойтемир остановил своего человека, а остальным дал знак сеять.
Когда зерно было разбросано, двоюродный брат Гойтемира встал за соху, другой повел быков. Черной извилистой лентой побежала первая борозда.
Калой кинулся вперед, выхватил у погонщика повод и дернул быков в сторону. Мужчина поймал его и, обращаясь к Гойтемиру, с возмущением спросил:
— Долго мы будем позволять этому щенку издеваться?
— Отпусти-ка, — ответил Гойтемир, и в его голосе послышалась угроза.
— Чаборз! — обратился он к сыну, у которого давно глаза горели от злости, да только он не смел при отце затеять драку. — Помоги ему уйти домой!
Чаборз кинулся вперед, и, схватившись, мальчишки покатились по земле. Лицо головастого Чаборза налилось кровью. Калой, наоборот, был бледен.
Взрослые широким кольцом окружили их.
Мальчишки вскочили и стали избивать друг друга кулаками. Изловчившись, Чаборз схватил Калоя за горло. А тот запустил ему пальцы за щеку. И снова они покатились по земле.
— Здорово! — воскликнул Гойтемир, словно сам участвовал в драке.
Калой начал сдавать, и Чаборз, оседлав его, обрушил на него град ударов.
— Стой! — закричал ему Гойтемир.
Но Чаборз ничего не слышал. Он видел только кровь, которая капала с него на Калоя, и хотел во что бы то ни стало сквитаться.
Наконец их разняли. Чаборз задыхался от ярости. Калой пошатывался, но не уходил.
Снова быки поволокли соху. И снова Калой кинулся на них. Он укусил руку горцу, который преградил ему путь, и опять потянул быков в сторону. Мужчина вскрикнул, словно его оса ужалила, взмахнул палкой… Испуганные быки рванулись, свалили Калоя, пошли через него. Еще миг — и лемех распорол бы ему живот, но человек выдернул соху из земли, и она пронеслась над Калоем, едва задев за рубаху.