Мажит растерянно посматривал на Калоя, на мать, не веря такому счастью. Потом рванулся и припал к отцу.
— Сходи к Иналуку и позови его к нам, — велел отец.
Орци шепнул что-то на ухо Мажиту. Мальчик кивнул головой, побежал, но вернулся и, приложив руку к пистолету, спросил:
— Снять?
— Нет, — сказал Калой.
И Мажит скрылся за дверью.
— Не рано ли такой подарок? — покачала головой Дали.
— Он понимает оружие не хуже взрослого. Ему можно доверить, — не без гордости сказал отец. — Горец! Пусть привыкает к оружию. Мало ли что!..
В комнате стало жарко. Открыли дверь. Калой снял бешмет и прилег на нары. Дали подбросила ему под бок подушки.
Он рассказывал про войну, про Петроград, про обман генералов… Орци сидел у него в ногах. Женщины продолжали готовить и слушали, не пропуская ни слова. Сколько нового, невиданного было в том, что он говорил!
Калой почувствовал голод.
Он замолчал, повел носом, улыбнулся:
— Давно не слышал такого!.. Вы бы еще калмыцкого чаю сварили, так я, наверное, в один вечер забыл бы все тяготы войны!
— Это нетрудно, — засмеялась Гота. — Чего-чего, а травы да молока в горах хватает.
Со двора донеслось металлическое позвякивание. Вот звук этот зачастил по лестнице. Калой повернулся к двери.
На пороге стоял человек. Ушанка, шинель нараспашку. Деревянная нога. Лицо, искривленное не то улыбкой, не то гримасой как улыбка…
— Входи! — сказал Калой пришельцу и потянулся за бешметом. Тот загремел ногой, кинулся к нему, как ребенок, и затрясся в беззвучном рыдании.
— Кто же ты? Я не узнаю… — смущенно спросил Калой.
— Думал… думал и тебя уже не увижу…
— Виты! — воскликнул Калой, узнав наконец его по голосу. — Что же это с тобой?..
Они снова обнялись. Женщины, отвернувшись, закрыли лица платками.
— Да… Вот посмотри… вот и все!.. Рассказывать долго. А слово одно — Сибирь…
Виты сел. Замолчал. Потупился и больше не поднимал глаз. Потом достал кисет, дрожащими, корявыми пальцами скрутил цигарку…
Калой глядел на друга и не видел его. Перед ним встало иное время: далекое, серое небо… Исхлестанная взрывами, истоптанная копытами мокрая земля… Бесчисленные упряжки обезумевших от натуги скачущих лошадей… по ступицы в грязи колеса орудия… Разбросанные по полю, всеми покинутые мертвецы… Вот один из них взмахнул рукой. Конь шарахнулся в сторону. Калой спрыгнул. Солдат лежал вмятый в землю. Живой была в нем только эта рука… Через грудь его проходил глубокий след гаубицы…
Калой вздохнул, посмотрел на Виты, и ему показалось, что он видит на нем этот тяжелый след железного колеса… «Раздавили, раздавили человека…»
Утро наступило тихое, без ветра, без солнца. Туманы немного поднялись, повисли над горами и так и остались, чтобы ночью снова опуститься на землю.
Калой спал. В башне и даже во дворе стояла тишина.
Весть о возвращении полка и Калоя разнеслась по всему аулу и побежала в другие.
Орци, Иналук, Виты встречали людей у ворот, благодарили за пожелание добра и приглашали после полудня на угощение.
— Пусть спит! — понимающе говорили старики. — Нигде не спится так спокойно, как в родной башне. Пусть спит!..
И Калой спал долго, крепко. Несколько раз Дали входила к нему, тихонько присаживалась на постель. Он спросонок приоткрывал глаза и, узнав, что это она, улыбнувшись, засыпал снова.
Вот и теперь он взял ее за руку и опять закрыл глаза. А она так и осталась сидеть, боясь пошевельнуться.
Немного погодя, вошла Гота. Она тихо приблизилась к Дали, обняла ее. И в это время Дали ощутила на своей щеке легкий толчок чьей-то жизни, бившейся под сердцем у Готы. Они понимающе улыбнулись друг другу, и Гота прошептала:
— Будет и у вас! Обязательно будет!
Калой проснулся поздно. Когда он вышел в общую комнату, Мажит, сидевший под дверями, вскочил. Он не отходил от отца, предупреждал все его желания, поливал, когда тот умывался, подавал одежду, прислуживал во время еды.
Когда мальчик зачем-то вышел, Дали сказала:
— Он очень серьезный. Но теперь, кажется, и вовсе решил стать взрослым.
За день в горы приехало много всадников полка — эгиаульцы, гойтемировцы, цоринцы.
А к Калою, как к самому старшему из них, гости шли группами я в одиночку. Их заводили в башню, кормили. Они желали роду-племени Турса и Гарака благополучия, полной чаши и выходили во двор, чтобы посидеть, послушать Калоя. Освободившись от домашних забот, сюда собрались и женщины аула.
К вечеру похолодало. Орци велел Мажиту с подростками разложить посреди двора костер. Вскоре высокое пламя озарило людей, строения, башню. Горцы сидели и стояли вокруг огня, слушая Калоя.
Они уже немало знали о войне, о непоправимом горе, которое она несет. Но им почти ничего не было известно о том, что делалось в Петрограде и каких перемен в жизни можно было ожидать.
Калой сидел на чурбачке, спиной к воротам, так, что весь народ был перед ним. Хозяину не полагалось садиться между башней и своими гостями. Орци, Мажит стояли позади него. Женщины ютились на веранде и на ступеньках.
Калой рассказывал все так, как было, не упуская подробностей. Голос его звучал ровно, как будто он читал. И людям казалось, что они сами видят все, о чем он говорит. Стояла тишина, и лишь изредка кто-нибудь вздыхал или острым словом выражал свои чувства.
Мысленно вслед за Калоем шли эти люди по просторам России, карабкались на Карпаты, рубились в Езеранах, стояли над братскими могилами и мчались в теплушках в далекий город русских царей, чтоб по воле удивительной судьбы стать участниками великих событий и найти в них свое, единственно верное, достойное место.
Шла ночь. Много раз подкладывали в костер дрова. Но никто не уходил. Горцы хотели знать все, что знал сам Калой. Хотели угадать, что впереди. И Калой говорил о петроградских рабочих, об их надеждах, об их врагах. Говорил все, что узнал от русских солдат на фронте, от своего друга Ильи Ивановича, от Кирова и Мухтара. И выходило, что скоро должны начаться большие дела и большая борьба бедного люда против своих врагов.
— Киров и Илья мне сказали: передай ингушам, что скоро придет время, когда полетят головы всех, кто ел и пил чужое и держал народ в ярме. Они сказали, что бедных в этом газавате поведет самый храбрый и умный из людей. Имя этого человека — Ленин… И когда он двинется, мы тоже должны пойти за ним… — Калой умолк.
Он достал из кармана бумажник, из бумажника бумагу, из нее маленькую фотографию, подозвал Мажита, положил фотографию ему на ладонь и велел показать самым старшим.
— Илья подарил, — сказал он. — Ленин!..
Народ заволновался. Каждому хотелось посмотреть на человека, которого они по-своему уже называли имамом бедных. Смотрели, не прикасаясь, только поворачивая ладонь Мажита к свету.
Когда фотография вернулась к Калою, старший из присутствующих сказал:
— Трудно угадать, каким он будет в бою. Здесь не нарисовано его тело. Но что смотрит этот человек далеко и думает — видно по глазам.
— Киров говорил: он такой же человек, как и мы… Только мне кажется, он говорил это, чтоб не обидеть нас. Ленин не может быть таким.
Старики согласились с ним, закивали головами. Каждый из них по-своему представил себе Ленина.
Одним он казался великаном, на голову выше Калоя. Другие представляли себе его в черкеске, в папахе, с маузером на боку. Третьи видели на гарцующем скакуне впереди несметного войска, готовым ринуться на врагов.
Но одно чувство было у всех общим — это вера и то, что есть у них теперь где-то защита и голова.
— А что говорит он о земле? Видно, там у него своих дел немало. Как нам быть? — спросил один из пожилых горцев.
— Для того, чтобы конь шел туда, куда ты хочешь, повод должен быть в руке, — ответил Калой. — Он готовится взять в руки повод страны. Если бедные победят, все будет иначе.
— Хоть бы не забыли тогда про нас! Затеряны мы здесь между небом и валунами. Нас-то порою и Аллах, кажется, перестает видеть! — заметил другой гость.