Калой замолчал.
— А я родился под тем камнем, который бросил Калой-Кант, потому и дал мне отец его имя.
— А рожок? — вырвалось у Зору.
— А рожок?.. Тот самый… Калой-Канта. Я нашел рожок в его пещере, — ответил Калой.
— Неправда, — воскликнула Зору. — У Калой-Канта была свирель из кости козла. А этот рог ты стянул у бога Елты… Ты думаешь, я не видела, когда ты тащил его сюда!.. «Волшебный!..» — Она презрительно фыркнула.
Калоя очень задел этот смех, ему захотелось, чтоб она поверила, что его рожок волшебный.
— И все равно рожок не простой, — сказал он. — Я не хотел говорить тебе, потому и придумал, что он из пещеры. Но раз ты не веришь, так знай: бог Елта сделал так, что, когда я на нем играю, меня понимают животные.
— Опять врешь, — сказала Зору и поднялась.
— Ну, смотри! — таинственным голосом произнес Кал ой, — Я сейчас заиграю и заставлю овец пастись! — И он заиграл плясовую.
Зору посмотрела на стадо и рассмеялась:
— Так они и так паслись!
Но Калой не сдавался:
— А вот теперь? Я скажу им: посмотрите на эту глупую девчонку, она не верит, что вы меня понимаете! — Он надул щеки и извлек из рожка те самые звуки, которые извлекал, когда учился играть.
И на удивление Зору бараны подняли головы и посмотрели в их сторону.
То ли Зору поверила Калою, то ли нет, но только глаза ее снова загорелись, и она засмеялась.
— А Калой-Кант остался слепым. И про птицу Симурх и про курочку Тушоли ты все наврал!
— Так ты что же, знала про Калоя?
— Да.
— А зачем заставила меня рассказывать, зачем слушала? — удивился Калой.
— Так. Интересно… И врешь ты интересно: «Калой жил в Эги-ау-ле!» — Она снова рассмеялась.
— Не жил, — рассердился Калой, — так живет теперь! — И он хлопнул себя по груди.
Зору перестала смеяться и снова колючими глазами посмотрела на него.
— «Калой!» А Чаборз из тебя курицу сделал!.. Думаешь, не видела?.. — Она убежала.
Калой не посмотрел ей вслед. И еще долго стоял с опущенной головой, сгорая от стыда.
Конечно, Зору не знала, какую глубокую и больную рану его она посыпала солью и что из этого получится.
Шли дни. Калой по-прежнему пас своих и соседских овец, отыскивал для них места с хорошей травой и очень редко ходил к своему дереву. Зору иногда как бы невзначай подгоняла своих коз к его стаду. Он ругался, но не прогонял ее. Раза два ей все же удалось послушать рожок. Калой играл печальные напевы, и глаза его бывали грустными. Он почти не замечал Зору, не говорил с ней, но ему было приятно, что она хочет быть с ним, что он теперь не один.
5Пришел конец месяца этинга[53]. Дозревал ячмень. Люди готовились к уборке. Все теперь жили только этой мыслью. Дождь, туман или даже солнце без меры могли одинаково погубить урожай.
Как-то утром Пхарказ попросил Гарака, чтобы Калой забрал и его коз, потому что Зору приболела. Гарак согласился.
Калой захватил с собой еду, сказал, что он останется ночевать в горах, потому что перегонять коз нелегко, да и трава там лучше, и повел стадо на пастбище.
Днем Гарак, Пхарказ и другие мужчины аула сходили на поля, посмотрели ячмень, овес, попробовали зерно на зуб, на вкус и решили, что завтра или послезавтра — крайний срок начинать жатву.
Но после полуночи жителей Эги-аула и хуторов разбудили выстрелы. А вслед за ними послышался отдаленный звон — жрец Конахальг бил в гигантский родовой котел для варки пива.
— Аллаху солат! Аллаху солат! — зычно кричал со своей крыши Хасан-мулла.
Люди выбегали из башен и, пораженные, цепенели. На соседнем склоне горы бушевало яркое пламя пожара. Гарак тоже выскочил на лестницу. Пхарказ вылез на башню.
— Что это может быть? — крикнул он соседу.
— Поле… Гойтемировых… — ответил Гарак. — То, с которого меня выгнали, — добавил он. — Бог видит!..
— Об этом помалкивай, — тихо предостерег его Пхарказ. — Тушить надо.
Пешие и конные, с косами, лопатами, серпами люди кинулись спасать хлеб соседей. Там, где бушевало пламя пожара, поле было ближе к Эги-аулу, чем к Гойтемир-Юрту, и эгиаульцы первыми начали тушить его. Немного погодя, появились и хозяева. Они вместе сбивали пламя одеждой, полосами скашивали хлеб, чтоб оградить места, не охваченные огнем, жали серпами. Но огонь шел со стороны ветра, и бороться с ним было очень трудно.
И все же, когда забрезжил рассвет, все было кончено. Огонь уступил. Усталые, черные от копоти и грязи люди обоих аулов собрались вместе. Самый древний гойтемировец вышел в круг.
— Не зря говорится, — начал он хриплым, дрожащим голосом, — прежде, чем выбрать место для жизни, выбери соседа! Спасибо вам, Эги, от всех нас! Если б не вы, ничего у нас не осталось бы… И еще: если это дело рук плохого человека, да нашлет на него злая Цолаш гнев своих детей, да поразит его мать оспы и мать болезней!.. А если это воля Божья, да простит он нам грехи наши, за которые покарал! Мы не ропщем!
— О-чи! А-а-мин! Ге-лой! — раздалось в многоголосой толпе.
Старшина Гойтемир стоял черный от гнева.
С тяжелым чувством расходились горцы по своим домам.
Несмотря на то, что больше всего пострадали участки Гойтемира, Эги не радовались. Старшине огонь причинил большой вред, но всех остальных он мог оставить нищими.
Ветер разносил по ущелью запах жженого хлеба.
В полдень стало известно, что на пожарище найдено огниво. Все соседи гойтемировцев очистились от подозрения, приняв присягу. Настал черед Эги-аула.
Жители аула встретили старшину и его родственников на своей окраине. Гойтемир был спокоен, но гневное выражение его глаз не проходило. И это не сулило хорошего.
— Все ли ваши мужчины здесь? — спросил он, оглядывая собравшихся.
Ему ответили, что, кроме двух-трех больных и стариков, все. Тогда он достал из нагрудного кармана завернутое в белую материю огниво, поднял над головой:
— Тот, кто под присягой скажет, кому принадлежит эта железка, получит шесть коров! — Он медленно обвел всех пристальным взглядом и, дойдя до Гарака, уже не смог оторваться от него. — Меня огонь не сделал бедным, — сказал Гойтемир, — он даже не уменьшил моего богатства. Но я служу царю, и сделанное во вред мне — сделано во вред ему. И как ингуш, и как старшина я не успокоюсь, пока не найду злодея! — Если б сгорел ваш хлеб, я также искал бы его… — Он говорил, изредка снова поднимая руку с огнивом.
Наконец он развернул материю и передал огниво ближайшему парню. И пошла железка из рук в руки. Как невиданное чудо разглядывали ее все, даже дети. А Гойтемир и сородичи внимательно следили за выражением лиц. И, казалось, лица эти говорили: «Вот она, невольная виновница пожара. А где же руки, которые высекли ею огонь?»
Пхарказ, взглянув на огниво, очень разволновался, но вида не подал, быстро сходил к себе и вернулся.
Огниво снова было в руках Гойтемира. Все молчали.
И тогда Пхарказ откашлялся и срывающимся голосом заговорил:
— Гойтемир! Каждый на твоем месте искал бы человека, который сделал ему такое зло. Я не собираюсь тебя учить. Но хочу вот что сказать: не ошибись! Смотри. — И он протянул руки. У него на ладонях лежало три огнива. Они, как близнецы, были похожи на то, которое было у Гойтемира. А у одного точно так же как и у найденного, был отломан усик. — Я хочу сказать, что кузнецы стараются делать их похожими друг на друга, а усики очень часто отлетают. Сталь сухая! И еще: допустим, люди скажут — мы видели такое у Пхарказа. Они будут правы. Но ведь огниво я мог потерять… а тот, кто нашел, мог даже нарочно подбросить его, чтобы навести след на меня… Так что находка эта важная, но надо узнать, не чье огниво, а кто им поджег поле!