Тогда Калой отбежал, поднялся на бугорок и крикнул так, чтобы его услышали все:
— Гойтемир, если его увезут, люди свидетели, я убью тебя!
— Разбойник! Схватить его! — приказал помощник пристава, узнав об угрозе.
Но Калой исчез в каменных лабиринтах башен.
Отряд полицейских ночевал в Эги-ауле. Вечером старик Зуккур и несколько других членов рода Эги пришли к помощнику пристава и Гойтемиру просить отпустить Гарака. Они согласились вернуть Гойтемиру его потери от пожара. Но помощник пристава и слушать не хотел. Он сказал, что это не первое выступление у ингушей против старшин и власть решила положить им конец, строго наказав виновных.
Гарака поместили в отдельную башню вместе со стражниками. Вокруг расставили часовых. Никого к нему не пустили, но еду разрешили принести.
Докки плакала, не зная, что делать. Кричал маленький Орци. А Калой исчез.
Уже поздно вечером жена Пхарказа послала к Гараку Зору с лепешками и сыром. Стража пропустила девочку. Гарак стал ужинать. Стражники не обращали на них внимания.
— За поворотом, где родник, спрыгни в пропасть, — сказала девочка.
— Кто передал? — спросил Гарак.
— Не знаю! — невозмутимо ответила Зору и с детской наивностью стала рассматривать полицейских.
Калой не вернулся домой и ночью.
К утру погода испортилась. И, как это бывает в горах, резко похолодало. Пошел дождь. Отряд выступил поздно. Все ждали: может, распогодится.
Впереди ехал Гойтемир, за ним помощник пристава, потом шли два стражника, Гарак и следом все остальные. При выходе из аула их поджидали женщины. Они снова начали умолять начальника не уводить Гарака, кормильца семьи, отца маленького Орци. Докки со слезами на глазах поднимала сына и показывала его помощнику пристава. Но тот ехал с каменным лицом, не обращая на нее внимания.
— Перед кем унижаешься! — крикнул жене Гарак. — Если скажешь еще хоть слово, ты мне не жена!..
Докки умолкла и пошла с ним рядом.
— К Калою относись хорошо. Он сделал то, чего я не посмел… — успел сказать Гарак перед тем, как стражники отогнали от него провожавших.
Извиваясь на узкой тропе длинной темной лентой, отряд ушел.
Печальные возвращались женщины в аул. Они плакали вместе с Докки. Вспомнив слова Гарака, Докки встревожилась: «Куда же делся Калой? Даже проститься с отцом не пришел! Стыдно стало? Или испугался? Конечно. Он ведь еще ребенок!.. — И она крепче прижала к груди Орци. — Когда ты увидишь теперь отца?..»
Отряд двигался медленно. Там, где почва была каменистая, идти было нетрудно. Но во впадинах лошади погружались по колено в раскисшую землю, а пешие едва передвигали ноги. Гарак задерживал всех. Связанные руки сковывали движение, и он то и дело падал. Стражникам приходилось поднимать его. Узнав об этом, помощник пристава велел развязать ему руки. Куда он здесь денется, окруженный двумя десятками вооруженных людей! Гарак растер затекшие кисти, снял расползшиеся чувяки и, засучив штаны до колен, сразу пошел легко и быстро. Дождь не утихал и во второй половине дня. Привала в пути решили не делать, хотя тяжело одетая стража изрядно вымоталась в непривычном походе. Начальство хотело засветло добраться до Джараха.
Нехорошо было на душе у Гойтемира, хотя, казалось, какая к тому причина? Гарак арестован. После признания Калоя Эги все равно заплатят ему за сожженный ячмень, это уже по обычаю. Да и совесть спокойна — человека забрали не зря! А то ведь Гарак в глазах людей почти очистился от обвинения, клялся на народе! И все-таки на душе неспокойно. Верни он тогда Турсу хоть часть их родовой земли — народ посчитал бы его благодетелем, а Эги стали бы друзьями. А теперь… Если Гарак умрет в тюрьме, на него, на Гойтемира, ляжет вина. С него взыщут. От обычаев ни чин, ни богатство, ни время не спасут. Побоятся его, так отомстят сыну… От этих мыслей старик содрогнулся.
Тропа пошла круто вверх по каменистым ступеням, вплотную к высокой стене. Дальше над пропастью ее сменили плетни, повисшие на вбитых в стену кольях, потом она снова побежала ровным, узеньким карнизом. Но страшной тропа была только для полицейских. Ни Гойтемир, ни Гарак не думали о ней. И тут Гарак вспомнил о том, что сказала ему Зору: «За поворотом, где родник…» Поворот был в нескольких шагах, а за ним и родник. «Прыгнуть можно, — подумал Гарак. — Там стена чуть-чуть пологая, а саженей через пять каменная осыпь, по которой легко забежать назад, под карниз, спуститься к реке и на ту сторону, в лес… Но сзади идущий пристрелит, да и передние обернутся, возьмут на мушку… — Он усмехнулся. — Хорош совет! Кто его придумал? А что, если прикрыться одним из них?.. — От этой мысли у него сильно заколотилось сердце. — Зря я дался им в руки… это все Гойтемир… Убрал нас двоих… Если сейчас не уйду, — значит, никогда… Умру в Сибири… Погибнут дети… А после родника дорога вниз и места просторные, открытые…» Но Гарак ничего еще не решил, а поворот вот он, уже на него завернули и Гойтемир, и начальник, и солдаты… Гарака стало лихорадить.
Помощник пристава собрал все свое мужество, чтоб не глядеть вниз, а глаза сами косили в бездну, на дне которой белела река. Тогда он уставился в спину Гойтемира.
— Спаси меня, богородица, и помилуй, — шептал он. И в это время он с ужасом увидел, как огромный камень обрушился на круп гойтемировской лошади. Конь осел и стремительно прыгнул вперед. Гойтемир чудом удержался в седле. Лавина камней поменьше обрушилась на коня и на самого помощника пристава. Он уцепился за луку и, что есть силы, дал шенкеля. От удара в голову на мгновение потемнело в глазах. Когда он открыл их, конь нес его галопом за старшиной.
Гарак схватил за пояс ошеломленного стражника, который шагал за ним, и, прикрываясь его телом, ринулся вниз. Раздался ужасный вопль. Второй стражник подбежал к краю тропы… Гарак по осыпи уходил под карнизы, увлекая за собой полицейского. Стражник вскинул берданку… Но камень с горы размозжил ему голову, и он рухнул в пропасть. Еще некоторое время камни летели на тропу, и никто из отрезанных за поворотом не мог рискнуть высунуть голову. Все кончилось так же внезапно, как и началось. Опять в ущелье наступила тишина, нарушаемая только далеким шумом бежавшей по дну Амар-хи. Стражники с величайшей осторожностью приблизились к месту падения Гарака. К ним возвращался спешившийся Гойтемир. Помощник пристава сидел в стороне и, ничего не соображая, держался за раненую голову. Гойтемир велел всем перебираться через завал. Долго в ущелье стражники звали своих товарищей. Долго прислушивались они, но бездна молчала.
Наконец отряд двинулся к Джараху, чтобы выслать горцев на поиски пострадавших.
Гойтемир вел в поводу искалеченную лошадь и беспрерывно благодарил Аллаха за спасение. Он один знал, что обвал не был случайностью. Он впервые почувствовал, как смерть пролетела над ним. На него пахнуло могильным холодом. Он ясно представил себе, как, если бы камень попал ему в голову, завтра горцы подняли со дна ущелья или поймали в реке его бездыханное тело и повезли б на оглоблях между двух коней в далекий дом, как с плачем встретили б его жена и сын и запел бы молитвы Хасан-мулла. А потом родные стали бы жадно делить его богатство… И ему стало страшно, захотелось жить, жить во что бы то ни стало и пользоваться всем, что он накопил, — любовью детей, лаской молодой жены… и деньгами.
«Я перестал считаться с Эги, — думал он, — да, они слабы и плохо организованы. У них нет вожака. Но это сегодня. Люди рождаются, живут и умирают. И никто не знает сегодня, кто вырастет из младенца, который родится завтра!» И перед Гойтемиром встало лицо Калоя, каким оно было, когда, окровавленный в драке, измятый ногами быков, он поднялся, как стебель из-под копыт, выпрямился и, глядя всем в глаза, сказал: «Этого хлеба вы есть не будете!..» Он увидел его, каким оно было вчера, когда мальчишка заявил перед сходом и начальством: «Я убью тебя, Гойтемир…» Он вспомнил и то, что сегодня, когда уводили отца, Калоя не было. Он, Гойтемир, подумал, что мальчик испугался своей угроза и стражников. Но теперь было ясно — Калой стоял на скале и ждал, чтобы столкнуть камень на его голову… «Да, конечно, он был там не один. Не все Эги тихони. Но он там был…» в этом Гойтемир теперь не сомневался. И он решил: «Хватит. Надо быть осторожнее и не считать, что люди слабы… Надо подумать и о Чаборзе. Ему с ними жить…»