Была у Калоя и тайная надежда. С тех пор как Батази при нем заговорила о будущем богатом женихе для дочери, он ни разу не встречался с Зору. Мысли старухи острием вошли в его сердце. Он понимал, что, может быть, Зору думает совсем иначе. И душа его тянулась к ней. Калой надеялся, что праздник как-то свяжет их, восстановит дружбу.
В конце осени по аулам и хуторам разнесся слух, всполошивший всех. Вечерами люди шепотом передавали друг другу удивительные рассказы о таинственном всаднике, который темными ночами бесшумно скользит по скалам на крылатом коне. Кто-то в полночь видел тень всадника на тропе к замку Ольгетты, куда даже днем люди не рисковали въезжать верхом. Кто-то клялся, что сам видел коня — вовсе без седока тот мчался по ущелью с глазами, завязанными башлыком… В это уже совсем было трудно поверить.
Подходил к концу месяц рогов. Ясные безветренные дни, еще полные тепла, запахов хлеба и трав, стояли над горами. Леса, ровно-зеленые весной и летом, преобразились. Казалось, каждое деревцо надело свой особый, самый красочный наряд, каждый куст загорелся своим неповторимым огнем, и все это буйное пиршество красок явилось сюда, чтоб, взобравшись на склоны гор, показать людям всю прелесть земли.
Где-то далеко еще таились холода и морозы, где-то на равнинных просторах только начинали набирать силу лютые ветры и ураганы, а здесь, под ясным шелком прозрачно-голубого неба, царствовала краснощекая, пышная осень.
В один из таких дней, когда радость сама по себе, как бы ни было человеку тяжело, приходит к нему в дом и заставляет светиться глаза просто оттого, что есть он, человек, есть земля, есть солнце, в предрассветной тишине над галгаевским ущельем разнесся слабый, дрожащий звук колокола. Он шел из старого святилища на вершине горы Цей-Лом и возвещал о наступлении дня, с которого многие юноши народа получат право называться мужчинами.
Когда, осветив лилово-золотистой каймой контуры гор над ристалищем Дорхе[70], взошло солнце, там уже было множество людей. Женщины блистали бусами и ожерельями из серебряных монет. На девушках поверх платьев были надеты бешметы с разрезными рукавами, длинными до колен, и с серебряными крючками на груди. А головы их венчали высокие курхарсы[71] разных цветов с изображением солнца на лбу. На пологом склоне рассаживались мужчины, правее — женщины, позади них — девушки.
Почетные старики — судьи праздника — сидели в первых рядах. Недалеко от них, над землей, взгорбился огромный валун высотой в жилую башню. Бока его были обрывисты, на одной стороне едва обозначалась небольшая покатость. На ней — углубления, по которым на вершину глыбы должны взбегать юноши, облаченные в старинные боевые доспехи. Это было место главных испытаний. Тут же лежал булыжник величиной с доброго барана, поднимая который, парни показывали силу.
Позади валуна лицом к народу выстраивались в ряд виновники сегодняшнего праздника. Одеты юноши были и бедно, и богато, у одних сбруя на конях серебряная, у других простая. Но кони у всех были поджарые и вычищенные до блеска.
В судьях сидели Зуккур, Гойтемир, Хасан-хаджи и еще несколько почтенных жителей аулов. У них в помощниках был Иналук, которого они назначили распорядителем испытаний.
В числе первых в темно-бордовой черкеске, лихо заломив белую папаху с серебряным шариком на донышке, прошел мимо судей взволнованный, необычно бледный Чаборз. Было видно, что чрезмерное самолюбие заранее заставляло его страдать. Конь его, огромный гнедой рысак, купленный ему братом у какого-то отставного русского, привлек к, себе внимание всех. Такого в горах еще не видели. Проходя мимо стариков, конь с опаской покосился на них и так взмахнул косматой головой, что Чаборз, подскочив, едва удержал его. И это тут же было отмечено не в его пользу. Сам Гойтемир недовольно нахмурился, понимая, что всаднику не делает чести, когда он хоть в самом малом не может совладать с конем.
Многие юноши, проходя мимо стариков, бросали поводья, и кони послушно следовали за ними.
Быстрый тоже шел за Калоем. Под косыми лучами раннего солнца его мускулы отливали синевой. Калой остановился. Встал и Быстрый. Калой шепнул ему что-то, и конь пошел дальше один. Калой приветственно кивнул старикам, легкой пробежкой догнал Быстрого и прыгнул в седло, не коснувшись его руками. Невидимым движением ног Калой изменил направление лошади, и она побежала к выстроившейся шеренге юношей. Все это люди заметили, потому что здесь каждый вырос на лошади. Тамада девушек Матас кивнула самой юной и самой искусной гармонистке девочке Дали, а та звонким голосом пропела:
Волк[72] вышел на поле! Калой вышел на поле!
Это была первая похвала Калою, первая удача начинавшегося праздника.
Вслед за Матас девушки двинулись к старейшинам. Поприветствовав их, они оставляли на разостланном перед стариками платке свое рукоделие — подарки для юношей. Здесь были вышитые золотом кошельки, кисеты, башлыки, куски домотканого сукна на черкеску и многое другое. Приз для лучшей лошади принес сам старшина. Это была серебряная уздечка.
Подошел и Виты. Он только что приехал из города.
— Здравствуй, мастер! — кричали ему с разных сторон. Виты поздоровался со стариками и сказал:
— Сегодня и я должен был показать себя перед вами. Но я живу в городе, работаю… Готовиться я не мог… Я сделал вот эту вещь и хотел бы, чтоб вы ее тоже приняли для подарка. — И он поставил перед старейшинами стальное стремя, отделанное узорами из серебра.
Старики были удивлены работой и несколько раз переспрашивали, сам ли он это сделал. Посоветовавшись, они поручили Зуккуру ответить юноше.
— Мы благодарим его! — крикнул Зуккур в народ. — То, что сделал своими руками Виты, — Зуккур поднял подарок, — эта удивительная вещь! Для того чтобы сделать ее, тоже нужны настоящие руки и голова! Мы пашем, дубим, косим, и у наших детей должны быть руки сильные, как и у нас. Сегодня они покажут, так ли это. А Виты уже показал. Возьми, Виты, Черный камень и первым подними его!
Иналук положил перед Виты на землю Черный камень, отшлифованный руками юношей многих поколений, которым этот камень давал право называться мужчинами. Камень был величиной с голову младенца. Он постоянно хранился в святилище на Цей-Ломе, откуда жрец выносил его только в дни состязаний. На его поверхности было пять небольших углублений для пяти пальцев.
Виты посмотрел на камень, и краска залила его лицо. «А вдруг вырвется…» Ведь он видел этот легендарный камень впервые. Но он не дал людям заметить своего волнения, нагнулся, приставил пальцы к ямочкам…
— Не торопись! — услышал он голос Иналука и, сжав пальцы, потянул камень вверх. Тот словно прирос к кончикам его пальцев.
Люди привстали… Опытом кузнеца, ловкие пальцы которого привыкли к труду, Виты понял, что камень не упадет. Он уверенно дотянул его до груди, резко повернул руку и поднял Черный камень над головой.
— Мужчина! Мужчина! — закричали ему с разных сторон.
Зуккур подал Виты самый красивый башлык.
— Люди, — снова заговорил он. — Матери нужен сын! Роду нужен брат! Народ нуждается в смелых, ловких, сильных людях. Война не рождает сыновей. Но только сыновья могут отразить войну. Сегодня мы узнаем, кого мы вырастили. Да сопутствует им удача! Да помогут им наши боги!
При этих словах Хасана-хаджи передернуло.
— Да поможет им бог-Аллах! — воскликнул он.
— И бог-Аллах пусть поможет им, — равнодушно поддержал его Зуккур и воскликнул: — Шатлак![73]
Выстрелы огласили долину. Гора покрылась дымом, а Иналук, сев на своего коня, помчался к ожидавшим его юношам. Указывая направление нагайкой, он велел им следовать за собой и поскакал вдоль Ассы вверх. Вереница всадников помчалась за ним.
Мальчишки, а с ними и Орци, то вскакивали, то садились, ссорясь из-за каждого парня и каждой лошади.
Пхарказ, сидевший позади ребят, вышел из себя.
— Да что у вас, черви в заду, что ли! — завопил он и огрел одного из них хворостиной. — Ешиб вас задери!