— Думай! — насмешливо отозвался Чаборз. — Только пока Андарко не надумает жениться, наши с тобой думы ни к чему не приведут.
Эта слова подпалили Наси.
— Твой отец совсем распустил его! Шляется детина где попало, водится с неприличными женщинами, конечно, ему и не до семьи! Но я твоему отцу сказала: не возьмешь Андарко в руки, не прикрутишь, я не стану ждать, пока ему надоедят потаскушки. Я своего сына женю. А вы тогда краснейте перед людьми!
Чаборз повернулся лицом к матери и посмотрел на нее с таким гневом, что она осеклась на полуслове.
— Не болтай глупостей! Как это ты меня женишь! Кого ты собираешься позорить? Моего отца и брата? Чтоб я никогда больше не слышал такого!
С месяц до этого, напившись пьяным, Чаборз упал со своего рысака и так глубоко рассек лоб, что ямка на месте раны осталась ему памятью на всю жизнь. Широко расставленные глаза и без того делали злым выражение его лица, а теперь, с этим бурым пятном на лбу, он путал даже родную мать. Взглянув на него, Наси оробела и, умолкнув, тихо заплакала, вытирая глаза рукавом.
— Конечно!.. Что еще ожидать от тебя! Ты же им ближе… Они тебе дороже… А у меня ты один… Конечно, я глупо думаю, глупо рассуждаю, когда хочу, чтоб у моего сына была самая лучшая, самая красивая жена… Поделом мне…
Чаборз терпеть не мог слез. Они раздражали его. Но он почувствовал, что обидел мать, и ему стало ее жаль. Ведь на самом деле она права. Андарко давно пора жениться, открыть дорогу младшему брату.
И Чаборз мягко сказал:
— Самой красивой жены у меня никогда не будет…
— Почему? — перестав плакать, удивленно посмотрела на него мать.
— Потому, что самая красивая жена досталась старшине Гойтемиру.
Мать не выдержала, рассмеялась:
— Ты всегда найдешь, что сказать, чтоб поиздеваться надо мной!
Но в этих ее словах уже не было обиды. Даже от сына Наси не могла равнодушно слышать такое.
Ободренная, она заговорила с еще большей увлеченностью:
— Конечно, я была не из худших. И твой отец забрал меня из-под носа у таких парней!.. Но то было наше время. А чем ты хуже своего отца? У тебя есть все, что было у него… и даже больше!
Тень грусти прошла по ее лицу. Но сын не заметил этого.
— У тебя есть молодость! А это дороже всех богатств!
Чаборз опять слушал мать с интересом и любовался ее красотой. И ему действительно казалось, что нет на свете женщины красивее Наси. А та, по-матерински чувствуя его расположение продолжала:
— Рано или поздно женится и Андарко. Но к тому времени мы можем упустить хорошую девушку. Я много лет слежу за ней. Она воспитывается скромно. Работящая. Живут они так, что особенно баловать ее, хоть она и единственная дочь, у них нечем. Все это для будущей жены очень важно. А главное — она девушка гор. Здешнее хозяйство знает. Эта не из тех плоскостных куропаточек, которые только тем и заняты, что считают еще не снесенные яйца! Эта понимает, что такое земля и скотина! А земля и скотина — это, мой мальчик, все!.. По молодости и ты должен будешь пожить с людьми, внизу, где-нибудь у машинной дороги[80]. А я, пока жива, буду здесь держать все наше в сохранности. Ну, а когда нас, стариков, не станет, ты вернешься в эту башню и продолжишь род и племя отца своего. Братья твои уже оторвались от земли. Им только в лавке медяки считать. Но мне кажется, что это их занятие — непрочно, как и берега рек, что текут на равнине. А здесь берега каменные, вечные и жизнь вечная. Только надо быть хозяином. — Наси умолкла. Задумалась.
— Когда я тебя слушаю, — заговорил Чаборз, — мне кажется, что я слушаю даже не старшину, а самого пристопа!
Наси рассердилась.
— Не зря говорят, что горцы и ослы — это одно и то же! «Ослу сон рассказывали, а он неприличные звуки издавал!» Так и ты. Но это лишь подтверждает мои слова. Только здесь со своими ослами да баранами ты и будешь на месте! А внизу тебе жить до тех пор, пока я с отцом здесь, пока стоят эти стены. Отшучиваешься, отлыниваешь от ответа. А я с тобой — серьезно. Я хочу потихоньку, пока ваш Андарко раздумывает да разгуливает, заручиться словом Пхарказа и Батази… А там гуляйте хоть пять, хоть десять лет. Она будет ждать. Ведь лучшей нету. Или ты другую присмотрел? Не слепой же ты! Разъезжаешь по свадьбам, по похоронам…
Чаборз молчал. Мать отставила котел и начала варить калмыцкий чай.
— Или ты тоже прослышал, что Калой на нее зарится? Боишься его?.. — как бы невзначай обронила она.
Чаборз вскочил, сел на постели, свесив красные босые ноги, и уставился на мать.
— Кто тебе это сказал?
— Да разве упомнишь, где и с кем говоришь? Многие говорят… — ответила Наси, собирая на стол.
Чаборз уперся кулаками в тюфяк и не сводил с нее тяжелого взгляда.
— А разве тебе не безразлично, кто о ней мечтает? Ты ведь не думал о ней. — Наси с деланным удивлением посмотрела на Чаборза.
— Думал или не думал, но мне не безразлично это! — выжал из себя Чаборз.
От неожиданности Наси чуть не выронила большую ложку.
— Надоел мне этот ваш Калой! Сквозь мозги и нос прошел! Куда ни кинься — везде он! — все больше и больше свирепел Чаборз, разжигая самого себя. — Он словно чертом поставлен на моем пути! Удача ему во всем. А кто он? Раб! Бык в ярме! И туда же — еще и лучшую девчонку ему!
Одеваясь, Чаборз так рванул на себя штаны, что оторвал от них пояс. Мать принесла ему другие. Чаборз умылся и, поостыв, уже сидя за столом, более спокойно сказал:
— Ты не раз говаривала о моей женитьбе. Так знай: или я женюсь на этой дочери Пхарказа, или не женюсь ни на ком! Это я сделаю хотя бы ради того, чтоб вытянулся нос у вашего Калоя! Все удачи, все победы — не будут ему! Узнай все. Средства у тебя есть. Сговорись с ее родителями. Поняла?..
— Что ж тут понимать? Конечно, поняла! — откликнулась Наси. — Если между ними нет любви, это дело несложное. Но любовь, конечно, сильная вещь…
— Какая любовь? — почти заорал Чаборз. — Ты сама только что говорила, что она девушка выдержанная, порядочная! «Любовь — сильная вещь!..» — передразнил он мать. — Да. Сильная вещь. Только нет ничего сильнее богатства! Запомни, если ты до сих пор не поняла этого! Но если у тебя будет не ладиться, не утаи! Я все равно заберу ее, даже если она успеет стать его женой! Всех погублю, сам погибну, но не уступлю ее никому! Ты поняла?
— Да успокойся ты, ешь! Смотри, какая нежная затирка! А об этом не беспокойся. Я не твоя мать, не Наси, если я не сделаю того, что тебе угодно! Ешь! Мне за тебя умереть, мой мальчик! Все будет у тебя!
Чаборз покрутил головой, желая сказать еще что-то, но раздумал, зачерпнул деревянной ложкой топленого масла, бросил его в миску, размешал и принялся за еду. А Наси уже налила ему в чашку калмыцкого чаю.
«Вот так, — думала она, едва справляясь с улыбкой, — только стоит вас подогреть немного — и пошло!.. А насчет любви — в этом ты, мой дорогой мальчик, не можешь понимать, как понимаю я… От нее и радость и горе. Все от нее…»
Во дворе басовито пропел петух на погоду и захлопал крыльями.
После разговора с сыном Наси тщательно обдумала, что делать и, улучив подходящий момент, когда однажды за ужином Гойтемир заговорил об Андарко, приступила к делу.
— Конечно, ты прав, заботясь о нем, — поддержала она мужа, — только, видимо, ему еще не приелась жизнь, которую он ведет. Он сдружился в городе с христианами, а те заботятся лишь о теле, а не о душе… Вот он и гуляет…
— Тело никто не хочет забывать, — ухмыльнулся Гойтемир. — Подлей-ка горячего… — Он протянул ей миску.
Наси подлила ему молочного бульона из-под баранины и присела сама к низенькому столику, за которым они ели вместе, когда в доме не бывало посторонних.
— Конечно, ты прав, — опять согласилась Наси, — но надо думать и о душе. Ведь каждому придется умереть. А там всему счет… От Него ничего не утаишь!.. — Она, причмокивая, с удовольствием ела молодое мясо, посасывала кости и макала галушки в черемшовый соус.
Гойтемир слушал ее и студил свой бульон, опуская в него холодные, обглоданные мослы. Он любил жену, любил ее голос, ее правильные мысли, хотя никогда не высказывал ей этого. Ведь он знал: стоит женщину похвалить, как та тотчас же забудет свое место и постарается усесться мужу на лысину. А раз забравшись туда, она уже навсегда считает для себя это место самым удобным!