Батази, узнав главное, что Турс и Доули погибли, что никакого богатства Калою не дождаться, решила, что больше ей нечего слушать, и принялась помогать Орци по хозяйству.
Во время ужина Зуккуру подавали отдельно. Он брезговал есть из одной посуды с мусульманами, потому что они руками совершали омовение тела..
После ужина Хамбор еще долго рассказывал печальные истории из переселения черкесов, которых топили в Черном море и морили заразой, о гибели чеченских партий, а в конце концов попросил дахчан-пандур и слабым голосом запел песню, которую люди сложили в чужом краю:
Птицы крылатые, летите вы в Гехичу[87]. Гехичинскому народу поклон снесите и скажите: В ночном сумраке родных лесов Унылый крик филина заслышав, Пусть вспомнят о нас, без поста и молитвы Бродящих на чужбине и не видящих исхода! Бывало, волк холодной ночью воет, Мы думали: «Он с голоду воет». Нет, он от стаи оторвался — вот причина! Не походим ли и мы на этого волка, Оторванные от родины и родных могил? За что Бог карает нас, как судно, Шедшее в Мекку и разбитое бурей?..Эти слова тоски и боли мухаджиров дошли из чужой страны до братьев сквозь муки и смерть, сквозь строй пограничных солдат, под свистом пуль и заставили дрогнуть сердца.
Люди, которых жизнь приучила больше всего думать о сегодняшнем дне, о хлебе насущном, нелегко понимали суровую правду хамборовских слов.
Хасан-хаджи видел по глазам, какое смятение в их душах. Он знал, что от него ждут ответа. И, словно обращаясь к одному Калою, глядя в его удивленное лицо, он сказал:
— Аллах указал всем праведный путь в писании пророка. А мы не всегда идем по этому пути. Кто виноват? Вас турки встретили не так, как велит Аллах встречать мухаджиров… А здесь — брат убивает брата… Кто виноват?..
Ему никто не ответил.
Тогда Хамбор посмотрел на него злыми глазами и переспросил:
— Кто виноват? Не я! Здесь, — он ткнул палкой в пол, — за мою веру на меня слал солдат христианский царь. Там — за мою веру на меня слал солдат мусульманский царь! Если цари не знают, чей я, и боги не знают, чей я, — куда же девались мои молитвы? Кто виноват?
Не успел Хасан-хаджи ответить, как Зуккур, открыв щербатый рот, разразился скрипучим смехом.
— Вот вопрос! — выкрикнул он, наконец успокоившись. — Вы говорите, Аллах милостив и всемогущ. А как же он разрешил вам губить друг друга? Чем же он лучше старых богов? Они ведь тоже не за руку водят людей! Зачем же люди меняют богов, если они похожи друг на друга?..
Калой очень уважал Зуккура за мягкость его характера, за то, что он прост был с людьми, с младшими. Но эти разговоры о религии не нравились ему. Он знал, что он мусульманин, и не собирался сравнивать и выбирать богов. По иронической усмешке и взгляду Хасана-хаджи он понял, что тот тоже не считает нужным поддерживать этот разговор, потому что гость не в здравом уме. И Калой решил положить конец спору.
— Хамбор, кажется, устал. Не пора ли дать ему отдохнуть? — спросил он у старших.
Те поняли его, поднялись, распрощались с гостем и, пожелав ему доброго сна, разошлись.
Ночь спустилась в аул. В окнах башен она увидела свет и неясные тени задумчиво поднятых лиц. Где-то дрожала тоскливая песня, кто-то о чем-то вздыхал… чьи-то глаза сквозь слезы искали свой будущий день… а перед ними вставала глухая, тоскливая ночь. Как много сегодня светящихся окон!
Наутро соседи собрались к жилью Калоя, чтоб проводить старика. Он выглядел совсем по-иному. Соседи узнали на нем папаху, серый бешмет и ноговицы Гарака. Орци держал оседланного коня.
— Мальчик, — обратился Хамбор к Калою, — твоему благородству и доброте нет предела. Но я не могу воспользоваться этим конем. Я забыл, когда в последний раз ездил верхом, да и сил у меня нет, чтобы сдержать скакуна. Спасибо, он мне уже не помощник.
— Ты ошибаешься, Хамбор! — ответил Калой громко и уверенно. — Этому коню может довериться ребенок, и я пойду с тобой. Слава Аллаху, ты не в той стране, в которой вы искали дружбу, а нашли вражду. Правда, не моего ума это дело и не к месту разговор, но вы в свое время должны были понять: если русский царь так свободно и с радостью отпускает вас, — значит, это для вас не к добру!.. Он знал, куда отпускать и что с вами будет!
Соседи Калоя переглянулись.
— Ты прав! — сокрушенно покачал головой Хамбор. — И мы это поняли. Но только поздно. А в самом начале нас гнала туда ненависть, голод, религия и вера в слова Мусы, сына Алхаза — собачьего сына, — с ненавистью воскликнул старик.
— Ложись, — негромко сказал Калой. Быстрый подобрал ноги и лег. Хамбор растерянно смотрел на лошадь.
— Садись в седло, — обратился к нему Калой.
Старик не решался.
— Садись, не бойся! — ободрил его Пхарказ. — Этот конь у него понимает ингушский язык!
Народ засмеялся. Старик неуверенно занес над седлом ногу я сел.
— Вставай, — так же негромко приказал Калой, и Быстрый осторожно встал. — Счастливо оставаться! — простился Калой с односельчанами и тронулся в путь. Быстрый пошел за ним. Эгиаульцы напутствовали их добрыми пожеланиями.
За все время, что провел Хамбор в этом селе, он впервые улыбнулся, пожелал людям хорошей жизни, богатого урожая и уже издали крикнул:
— Раньше я знал, что при людях не все можно говорить, а теперь и лошадей придется остерегаться!
Вскоре Калой и его гость вошли в Ассиновское ущелье. Они двигались молча, потому что рядом с тропой, прыгая с глыбы на глыбу, продираясь в завалах камней, с ревом бежали бело-зеленые волны Ассы. По обе стороны ее высились обнаженные слои каменных гор. Теснины между ними заросли нежно-зеленой листвой бучины, чинары, орешника.
Было прохладно. Воздух наполняла влажная пыль, в которой внезапно возникали полосы радуг. А над ущельем узкой дорогой простиралось бездонное голубое небо.
Хамбор любовался этой колыбелью буйного потока, и в голове его неотступно кружилась одна и та же нерадостная мысль: «Зачем, зачем уезжали?..»
Они сделали привал у родника. Чьи-то заботливые руки приладили к скале лоток для стока воды, выдолбили корыто для животных, поставили на сланцевую плиту деревянную чашу для путников.
Хамбор напился и пожелал долгой жизни тому, кто сделал все это. Калой заметил: Хамбор даже случайно ни разу не упомянул имени Бога, не пожелал никому блага на том свете. Видно, он в самом деле потерял веру. И Калой мысленно просил Аллаха простить Хамбора за слабость его души.
Сегодня старик был значительно бодрее, чем вчера. Он сделал несколько резких движений руками, поизгибался в пояснице, размял затекшие от непривычно долгой езды ноги, с наслаждением вдохнул свежий горный воздух и неожиданно для Калоя сказал:
— Когда у человека в начале жизни нет глаз и головы, чтобы заглянуть вперед, тогда в конце ее он может не оглядываться. Там не останется ничего, кроме боли… Начать снова, мальчик, никому не дано!.. Поехали!..
«Нет, Хасан-хаджи, — думал Калой, шагая впереди своего коня, — ум этого старика ясен, как родник! И если он изверился в силах небесных, то неплохо усвоил дела земные. Как это он сказал: „Кто не умеет заглянуть в свое будущее, тот ничего не найдет в своем прошлом“? А что же у меня впереди? Что я должен делать теперь? Почтить память родителей. Посчитаться с Гойтемиром за предательство… Распрощаться с мыслью о помощи Турса. Добиться, чтоб Зору выдали сейчас… Вместе с нею трудиться, чтоб хорошо жить…» Он был очень рад этим мыслям и благодарен за них Хамбору. Теперь, когда он ясно представил себе, что делать, у него на душе стало светло. И день показался ему светлее.
Увлеченный думами, Калой намного опередил своего спутника. Заметив это, он остановился под вековым дубом. Вскоре из-за поворота показался Быстрый. Он шел легко, покачивая головой и навострив красивые уши.
Хамбор любовался ущельем, словно видел его в первый раз. Глядя на него, Калой подумал: «И отец мог бы так ехать…» Вздохнув, он зашагал дальше.
А в это время в башне у Пхарказа было тихо, словно рядом лежал покойник. Сам он помрачнел, замкнулся в думах. Вспомнилось ему детство, прошедшее здесь, в этих стенах, в этих дворах, на этих склонах. Он и Гарак были одногодки. Турс — лет на десять старше. Потом все сравнялись и были друзьями. Теперь двоих нет. Значит, очередь за третьим. Мир его людей редеет. Тоскливо и холодно на душе из-за этого, и порой кажется: незачем жить…