Выбрать главу

— Я ингушка, — просто ответила она. — И наши отцы и деды не ели на высоких столах!

Они сидели так, что ее лицо было в тени, а на Калоя падал свет, и Наси свободно могла разглядывать его. Она никогда не видела его так близко. Черты лица у него были крупные, нос прямой, с легкой горбинкой, глаза глубокие. Он почти не смотрел на нее. Но она дождалась его взгляда и отметила, что глаза у него серые, с синеватым отливом. А может, это отсвет от ее платка?.. Темная борода и усы… все волновало ее.

Наси прищурилась, обдумывая что-то, и негромко заговорила, вкладывая в свой голос всю мягкость, на которую была способна.

Для себя она решила, что если этот вечер не станет единственным вечером ее юности, то больше такого у нее не будет никогда…

— Много живи, Калой! Вижу я, какой ты добрый, и поговорю с тобой, как с близким человеком. Не ищи в моих словах ни мудрости, ни хитрости, ни двуличия. Ты увидишь, я буду говорить о больших, но простых наших горских делах. Я, конечно, старше тебя, но ты забудь об этом… Я хочу говорить с тобой, как с равным. С умом мужчины, даже если он моложе, женский ум не может сравниться. Но я надеюсь, опыт жизни поможет мне. Можно?

— Я слушаю тебя, — с готовностью ответил Калой.

— Конечно, о таких вещах обычно речь ведут не женщины, — сказала Наси. — Но даже хороший разговор мужчин иногда кончается плохо… А я хочу, чтоб мы расстались лучше, чем встретились.

Калой не мог даже представить себе, о чем она собирается говорить. Все это было совсем необычно и настораживало его. Она улыбнулась и продолжала:

— Я шла к тебе в дом и думала: предложишь ты хлеб-соль, — значит, мир. Не примешь меня — буду просить… Но ты оказался настоящим хозяином, мужчиной! Я ем твой хлеб-соль. Ты принял то, что я захватила с собой… Ведь я знала, что у тебя пока нет женщины… — Она заметила, как при этих словах мрачная тень скользнула по его лицу. Но это ее не смутило. — Я была рада этому. Я надеялась, что мне хоть на один вечер достанутся женские заботы в этом доме… Не откажи мне еще в одном. Наши отцы и деды все хорошие дела совершали за едой с выпивкой. Для того чтоб наша беседа шла хорошо, я хотела б, чтобы мы немного выпили… Ты извини… Ведь я у себя принимаю очень разных людей. И ингушей, и грузин, и русских… Многие пьют. Приходится угощать, ну и они другой раз просят хозяйку выпить с ними… Вот я и научилась, — она рассмеялась, — и готовить карак и немного обращаться с ним…

Калой с нескрываемым удивлением слушал ее и с простодушием ребенка признался, что у него в доме нет ничего, кроме воды… Наси рассмеялась своим подкупающим смехом.

— А ты думаешь, я не знала этого? Да если бы когда-нибудь, даже случайно, моего уха коснулась молва, что ты пьешь, я б ни за что на свете не переступила твоего порога! Я давно знаю чистоту этого дома и уважаю, ее. Но я думала, что, если состоится встреча, ты мне, гостье, позволишь… — С этими словами она развернула бурдючок и нацедила в чашки Калою и себе карак.

Калой растерялся. На лице его появилось выражение полной беспомощности и даже страха.

— Да я не умею… — смущенно пробормотал он — Уж ты как-нибудь сама…

— Полноте, где это видано, чтоб женщине предлагали пить одной?.. Это на тебя не похоже! Да и сколько мы будем пить? Раз уж ты пригласил меня к столу и разрешил быть сегодня хозяйкой — держись этого до конца! Я скоро уйду… А ты, если не пил, то очень хорошо. И дальше никогда не пей. Но по разу в жизни все надо изведать, чтобы знать цену всему… Прежде чем мы продолжим наш ужин и оскверним себя этим напитком, хотя деды наши пили его вместо чая, я хочу сказать о другом.

Улыбка исчезла с губ Наси. Она слегка отвернулась, но настолько, чтобы не терять из виду лица Калоя, и продолжала:

— С давних пор между родом Эги и родом моего мужа была вражда. Потом они примирились, но неприязнь осталась. Я не хочу говорить о том, кто виноват, кто прав. Это не моего ума дело. Я, правда, считаю, что во вражде всегда обе стороны бывают слепы и несправедливы друг к другу. Но и об этом я не хочу говорить. Я хочу сказать, что из-за этой неприязни я, которая не сделала вам никакого вреда и не видела вреда от Эги, до сих пор не могла прийти в этот дом и попросту, по-человечески выразить тебе глубокое соболезнование по поводу горя, которое чересчур часто и так жестоко посещало тебя. Да сжалится Аллах над теми, которые умерли! Да простит он все их грехи земные! Да будет его воля на то, чтоб рай стал их вечным уделом! — Она заплакала и тихо и горько. — Души их здесь, рядом с нами. Я молю их простить меня и мою семью за все, в чем мы перед ними виноваты!

Смятение охватило Калоя. Наси напомнила ему о том, что постигло его родителей из-за ее родни, о той пропасти, которая была между ними, и в то же время ее мольба была так чистосердечна, а слезы так искренни, что он не находил в себе чувства вражды.

Ему было странно. Чем больше, чем смелее он смотрел на эту женщину, чем внимательнее слушал ее, тем больше он переставал ощущать разницу в годах, тем менее далекой, насмешливой и уже совсем не наглой казалась она ему. «Видно, я не умел понимать шуток! — думал он, вспоминая праздник посвящения. — Она совсем простая…»

— Ну что ж, спасибо тебе за добрые пожелания. Ты знаешь: объявленной вражды между нами нет. И вообще ведь кровная месть у нас не касается женщин. И у меня нет к тебе никакой неприязни. Ты совсем не их рода, хотя и родила им мужчину… — От этой мысли он снова помрачнел.

От Наси не ускользнуло и это.

— Давай выпьем, — просто, по-родственному сказала она и подняла свою чашку.

Калою ничего не оставалось, как взяться за свою.

— Я хочу в знак дружбы, как делают это мужчины, коснуться твоего сосуда. — Она осторожно приблизила свою чашу к его, коснулась ее и стала ждать, чтобы он, мужчина, выпил первым.

Калой заколебался, но потом, как давно в детстве, когда летел с горы через овраг, сказав себе «Будь что будет», отвернулся и приблизил чашу к губам.

Наси следила за ним. И, незаметно слив свой карак в золу, допила оставшийся в чашке глоток.

Некоторое время они ели молча. Но по тому, с какой жадностью Калой стал поедать куски мяса, принесенного ею, она поняла: карак «нашел свое место». Сделав вид, что хмель слегка опьянил и ее, она снова заговорила, но более медленно и серьезно:

— Юноша! В этих горах и за их пределами — в Кабарде, в Осетии, в Грузии — не найдется такой девушки или даже… замужней женщины, которая не посчитала б для себя за счастье быть твоей женой… Это я говорю тебе…

Она посмотрела на Калоя, и он снова опустил глаза. От хмеля щеки его горели.

— Такого, как ты, не в каждой башне встретишь! Это одно. Но другое — не всякая красавица может прийтись по сердцу. И тогда тебе мало пользы от тех, которые, рады были бы войти сюда хозяйкой! Так я говорю?

— Калой кивнул.

— И вот мне стало известно, что именно ту, которую ты наметил себе, мы сосватали…

Речь шла об очень важном. Калой старался не поддаваться опьянению. Но Наси видела: голова его уже затуманилась.

— Правда, наши не виноваты. Ты ничего не сделал для того, чтобы люди узнали об этом. И девушка смолчала. Но ты, конечно, поймешь, почему я об этом говорю теперь, когда, кажется, говорить уже не о чем. Я говорю потому, что такое сватовство не уменьшает, а увеличивает между нами вражду. А я не хочу этого. И вот я, женщина, пришла к тебе, чтобы сказать такое слово, которое сказать нелегко, а выполнить еще труднее. Но я беру все на себя!

Она встала, протянула Калою руку. Он осторожно взял ее, сам не зная для чего.

— Если ты не можешь совладать с собой, если ты хоть на величину комариного жала усилишь свое недружелюбие к нам из-за этой помолвки, я не хочу Зору в свой дом! Я откажусь от нее… Но если ты обещаешь не углублять между нами вражды из-за женщины, я не стану позорить своих и мы заберем ее… Поверь — никто этого не узнает! Я сдержу слово, или меня не будет видеть солнце! А с мертвого — спроса нет… — Она выжидающе смотрела на него снизу вверх, и губы ее застыли в немом вопросе.