Гости смеялись — они понимали, что, взяв овцу, Хасан-хаджи только выиграет.
Провожая Зору на плоскость, Наси плакала, говорила, что горы не дали ей самой увидеть жизни, что они как тюрьма, и поэтому она не хочет, чтобы такая же участь постигла ее невестку.
Мягкость и ласка Наси согрели Зору. Она знала, что жизнь ее отныне зависит от этой женщины, и, рискуя прослыть нескромной, она в первую свою ночь в доме мужа ответила свекрови:
— Я выросла в горах, я больше ничего не видела, и мне здесь неплохо. Зачем же я поеду? Лучше вы с отцом поезжайте, а я присмотрю за хозяйством.
И Наси была тронута. Однако оставить Зору в горах она не согласилась. Решение ее было продумано давно и имело никому, кроме нее, неведомые причины.
После отъезда молодежи с невестой весь день Наси принимала поздравителей. Одни искренне желали ей счастья для сына, другие просто исполняли обычай, третьи умирали от зависти.
Но ее не интересовало, что было на душе у этих людей, и она в равной мере ставила всем обильное угощение.
А у Наси было чем угостить.
К вечеру из Назрани приехал посыльный, который привез Гойтемиру приказ — срочно явиться к начальству в связи с налетом на Военно-Грузинской дороге.
Гойтемир решил на ночь не выезжать, а отправиться завтра пораньше.
На другой день рано выехать не удалось. Чуть свет приехали издалека родственники, которых обязательно следовало принять, и Гойтемир собрался в дорогу, когда солнце уже было высоко.
Хасан-хаджи тоже решил вернуться домой.
Он стоял во дворе и подтягивал подпруги на своем иноходце, когда Наси, державшая под уздцы его лошадь, тихо спросила:
— Куда торопишься? Хочется поговорить о детях…
— Скоро для этого будет много времени, — еще тише ответил Хасан-хаджи.
— Как понять?
Но он не успел ответить. Из башни вышел Гойтемир. Он вынес скатанную бурку и, приторочив ее к седлу, сел на коня.
Гойтемир и Хасан-хаджи выехали со двора вместе. Наси проводила их долгим взглядом. Кто бы мог сказать, о чем она думала?
И уж, конечно, никто не предвидел того, как изменится ее судьба, когда она снова увидит этих мужчин.
А всадники, перебрасываясь фразами, ехали не спеша. У перекрестка, где Хасан-хаджи должен был попрощаться со старшиной и повернуть к себе, он придержал коня, а потом, надумав что-то, поехал дальше. Гойтемир удивился.
— Куда же ты? Или решил съездить на плоскость?
— Ехать-то мне некуда. Но есть разговор… — сказал Хасан-хаджи. — Понимаешь, не могу отпустить тебя, не сказав кое-чего! Дело серьезное.
Гойтемир остановился.
— Поедем. Я провожу тебя и по пути расскажу.
— Старик, что приходил к нам из Турции, — причина всему. Жил себе Калой и не очень помнил о старых делах. Так тот перевернул парню душу! Рассказал, как умирал Турс, как завещал отомстить за себя… А теперь мы у него из-под носа еще и любимую увели… Он считает, что, если б ты не был старшиной, тебе сразу не отдали бы ее с первого сватовства. А позже он смог бы вместе с нею добиться отказа… Для отвода глаз он был на свадьбе и вел себя как брат ее, как положено соседу. Но мне стало известно — откуда не спрашивай, — что он успокоился лишь после того, как поклялся на Коране при случае убить тебя…
— Правда ли это? — спросил Гойтемир, снова остановив коня. В его глазах появился страх.
— Это такая же правда, как и та, о которой я рассказал тебе перед приходом Турса за своей землей. Помнишь?
— Да, конечно. Они снова поехали.
— Он говорил, что первым убьет тебя, потом — всех твоих сыновей, твоих внуков, чтоб покончить с твоим родом. Он будет мстить за отца, за дядю, за мать, за Докки и, наконец за себя и брата. И это не только слова. Он распродал все, что у него было. Купил лучшую одежду, оружие. Ну и конь у него какой — ты знаешь… У тебя сильный род и власть. Друзья среди начальства. Но человек, который отрешился от всего земного, во имя такой цели прозаложил душу шайтану, — это опасный человек! Очень опасный!.. Вот все, о чем я хотел предупредить тебя…
Некоторое время они ехали молча.
— Я благодарен тебе за дружбу. Я не знал, что опасность так близка. Но Калой никогда не выходил у меня из головы. Никогда! Калой — это десять Турсов! Я знал об этом и, признаюсь, готовил ему Сибирь… Ну, а теперь, когда на государственной дороге разбита почта, когда они потребуют всех подозрительных, я помогу ему забыть про эти места! Пока ходят такие, как он, глазастые на наше добро, никто из нас не может спать спокойно! Разве я забуду, как он еще ребенком сжег мое поле?
В это время далеко внизу, в ущелье, где у самой воды среди ивняка вилась тропинка, Хасан-хаджи увидел всадника. Он еще был скрыт густой зеленью, но мелькнувшая между ветвей голова коня, а затем и человека не оставили сомнения. Это приближался Калой.
И прежде чем он успел показаться на открытой поляне перед подъемом, Хасан-хаджи распрощался с Гойтемиром и поехал назад.
Многое передумал Калой за время дороги. Вспомнил все беды, удачи и неудачи родителей и свои. И пришел к мысли, что жили и они и он правильно, по-человечески. Но люди с богатством, с хитростью и властью обходили их везде и на их несчастье строили свое счастье. Не любит Наси Гойтемира. Но он покупает ее и живет. Понравилась им Зору — пришли и забрали Зору. Их богатство все может… А последний разговор с Хасаном-хаджи? Неужели действительно Гойтемир взял Зору за Чаборза для того, чтоб попользоваться самому?
И он представил себе, как где-то, в какой-то темной комнате старый Гойтемир возьмет в свои хищные объятия Зору… И она вынуждена будет молчать или умереть, потому что если она осмелится кому-нибудь сказать, ей не поверят. А если и поверят, то не захотят позора и уберут ее. Как ненавидел он его!
Конь вынес Калоя на поляну. Он взглянул вверх на тропинку и невольно натянул повод.
Там спускался Гойтемир. Он шел пешком вслед за своей лошадью. Шел задумчиво, заложив руки за спину.
«Вот где я его прикончу!» — мелькнула у Калоя мысль. Он уже потянулся за револьвером, но в памяти встали Зору… Наси… Ведь они обе просили его, умоляли… Вспомнив о них, он уже ничего не мог сделать старшине… Хотя бы сегодня… Хотя бы ради того, чтобы не омрачить их день…
Калой свернул в сторону, сошел с коня, стал спиной к тропе, чтобы не встречаться с врагом глазами. Пусть тот думает, что он не заметил его. Он еще сумеет расквитаться с ним.
Увидев Калоя, Гойтемир остановился. «Хасан прав, — лихорадочно закрутилось в голове, — подстерегает… делает вид, что не видит… Спущусь, он кинется… Задушит… бросит в воду… Бежать назад?.. Подстрелит…»
Рука Гойтемира поползла за спину, схватилась за кремневый пистолет… Он шел, не спуская с Калоя глаз. «Скажу, потребовал ответа, куда ездил… А он кинулся… и пришлось защищаться… От родных откуплюсь…», — пронеслось в мыслях старшины.
Конь Гойтемира сошел на лужайку. Был слышен лязг его подков. Калой прилег к воде, чтобы напиться.
«Наверное, заметил у меня пистолет… Хочет спрятаться за камень», — решил Гойтемир.
Калой, как в зеркале, увидел в воде свое лицо, стоящего на горе Гойтемира. В вытянутой руке он держал извивавшийся в воде серебряной змейкой пистолет…
«Что это он?..» И в то же мгновение до слуха донесся выстрел… Гладь воды всколыхнулась, обдав Калоя галькой и песком. Он вскочил. Старик убегал вверх.
От ярости потеряв рассудок, Калой кинулся догонять его. Он несся, не замечая крутизны. Расстояние между ними сокращалось с каждым его прыжком.
«До поворота… До поворота бы… — думал Гойтемир, спотыкаясь и цепляясь за камни руками. — До поворота бы… а там я встречу его кинжалом…»
Вот и поворот… Гойтемир, задыхаясь, прислонился к стене…
Перед ним, на тропе, с пистолетом в руках стоял Хасан-хаджи.
— Дай сюда!.. — радостно крикнул Гойтемир.
Но Хасан-хаджи отступил. Что это?.. Гойтемир увидел волчий взгляд, смертельную ненависть в глазах друга.
— Дай пистолет! Он убьет меня! — завопил Гойтемир, еще не понимая муллу.
— Наси… — сказал Хасан-хаджи почти шепотом, — была моей, а ты забрал ее…