— Что?! — взвыл Долтак. — Только убив меня! Мне поручена охрана! Я мужчина, как и вы! Вас много. Конечно, вы осилите… Но кровь моя не останется неотмщенной!
— Н-ни… н-и… нничего нне получите! — промычал младший гойтемировец.
— Да хоть ты, Галушка, помолчи! — разозлился на него Иналук. — Есть кому говорить и без тебя! Долтак, не кипятись! Ты не мальчик. Ты знаешь: раз мы сюда пришли, — значит, возьмем… Пойми, мы уже озверели от голода. Неужели ты хочешь, чтобы все мы подохли рядом с этой скотиной? Ну?
Долтак молчал. Взгляд его метался из стороны в сторону.
— Подбрось хвороста! — крикнул он, ни с того ни с сего озлившись на своего напарника. Тот кинулся за дровами и растянулся, вскочил и снова упал. Какая-то незримая сила бросала его на землю. Люди переглянулись.
— Джины спутали!
— Заячья хворь![113].
— 3-заячья х-ворь у в-вашей родни! Г-де т-ы, вислоухий п-пес?! — отряхиваясь, заорал Галушка, поняв наконец, что это Орци, крутившийся позади него, привязал его за ногу к стойке телячьего загона.
Как ни важен был разговор, происходивший до этого, все рассмеялись.
Калой позвал брата. Но Орци предусмотрительно исчез.
— Долтак, — снова заговорил Калой, когда все успокоились, — сейчас мы обогреемся и погоним… Если есть здесь ваша, отбейте. Хочешь — войди с нами в долю. А нет — оставайся так. Дело твое. Но у вас тоже дома семьи. Вы здесь молоко попиваете, а ваши дети опухшие ходят. Чаборз небось не дал им на лепешки?
— Да его в горах и не видно. Старшина! Народ мрет, а он где? — злобно вставил Иналук. — Кончай разговор. Скоро рассвет, — бросил он Калою, поднимаясь.
Встал и Калой.
— Ну, Долтак, миром или враждой? — спросил он. — Смотри, мы тут от разных фамилий. Выживем — с нами трудно враждовать! Аул! А поймешь нашу нужду — и от Чаборза защитить сумеем… С миром и ему не под силу тягаться!..
— А что же мы своим скажем? — наконец сдался Долтак.
— Скажете, что мы были всем аулом… И это же правда! Мы ведь готовы и убить вас… Потому что нам иначе все равно смерть… — сказал Калой. — Но мы решили умереть только после того, как кончится все у тех, которых не трогает беда народа!
— Так вы нам-то дадите хоть что-нибудь? — вдруг жалостливо спросил Долтак. — Мы ведь здесь своих коров держали на его сене… Молоком питались. Вы-то себя спасаете, а нам погибать, значит?..
— Нет, Долтак. Вашего мы не тронем. И из чаборзовских дадим на двоих целую скотину! С ней дотянете до весны, — примирительно сказал Калой. — Когда рассветет, спуститесь к себе и скажете людям, что мы угнали чаборзовский табун с его разрешения…
На рассвете Эги-аул проснулся от рева скотины. Ее развели по дворам, а половину, поставили в пустой сарай Хасана-хаджи.
Все мужчины, которые были способны двигаться, собрались у Калоя. В башню набилось столько, что негде было встать.
Тревога на лицах смешалась с ожиданием чего-то хорошего…
— Сельчане! — обратился к ним Калой. — До весны далеко. А смерть уже в каждом доме. Мы пригнали одно из стад Чаборза…
Гул прошел по толпе.
— Это дело не простое. Может, обойдется, а может, кому-нибудь головы стоить будет. Если вы согласны, мы разобьем скот пополам. Половину разделим между собой — на три-четыре семьи по скотине. Если не обжираться, этого хватит до первой черемши! А вторую половину отдадим гойтемировцам. Там тоже мрут… Но мы не воры. Через год-два каждый вернет Чаборзу, что взял. Кто овцой, кто телком… Согласны?
В сакле поднялся невообразимый шум. Каждый хотел ответить Калою сам. Но в общем можно было понять, что все согласны.
— Я вижу у дверей Эльмурзу. Пропустите-ка жреца сюда!
Эльмурза протискался к Калою.
— Мясо каждый готов съесть. Это известно. Но, для того чтобы нас никто не мог взять за горло, мы должны присягнуть не выдавать никого! И в этом деле поддерживать друг друга до смерти. Согласны?
— Согласны! Согласны! — завопили голодные.
— Здесь почти все магометане. Но нет ни одного, кто бы солгал, поклявшись богами Мятт-села, Тушоли и Ткамыш-ерды. Эльмурза, говори!
Эльмурза стал белее своей бороды. Он сдернул с себя шапку. Все последовали его примеру. Фотогена давно уже не было, и Калой поднял горящую головешку под потолок. На него смотрели изможденные лица знакомых и близких ему людей. На этих лицах сейчас он видел радость, нетерпение. Старики смотрели на него как на спасителя. И Калою стало не по себе. Неожиданное волнение взяло за горло.
— О! Владыки наши Мятт-села, божьеликая Тушоли и всесильный Ткамыш-ерды! Мы клянемся вам, что не вымолвим слова против тех, кто подумал о нас, не пожалел труда и головы своей, привел в аул благодать, покинувшую нас. Амин!
— Амин, — повторила толпа.
— Очи-ой!
— Очи-ой! Очи-ой! — откликнулись люди.
— Мы клянемся вам, наши милосердные боги, что не дадим друг друга в обиду никому! И, если потребуется, умрем друг за друга! Амин! — воскликнул Эльмурза.
— Амин! — повторил народ.
— Очи-ой!
— Очи-ой! Очи-ой! — повторили все.
— Ну, а если кто из нас нарушит эту священную клятву и отступит от этого слова, да покарает его гром Дяла-села! Да обрушит на него свой гнев мать всех болезней — беспощадная Ун нанальг! Амин! Очи-и-и-ой!
— Амин! Очи-ой! — гудело в башне.
Наступила тишина. Калой всматривался в обращенные к нему лица. Они терпеливо ждали.
— Расходитесь по дворам. Скотину уже развели. Будете делить — не ссорьтесь из-за кишок, из-за копыт. Но и не теряйте ни капли крови. Расходуйте понемногу! Если на нас пойдут гойтемировцы, займите места у бойниц. Вышлите ко мне всех женщин и детей. Если я подниму руку, стреляйте! Если упаду… — Он на мгновение задумался. — Стреляйте, чтоб они не отняли мясо, не перебили вас. Но, думаю, до этого не дойдет. Идите. Режьте и делите скот! Да примет Аллах его в жертву!
Народ кинулся к двери.
Когда все выбрались из башни и в ней осталось только несколько стариков, Эльмурза подошел и обнял Калоя.
— Я не знаю, чем это кончится, — сказал он, — но вас с Иналуком и ребят, накормивших аул, да охранят боги от зла и насилия! Никто не знает, кому это сохранит жизнь, и поэтому каждый должен быть благодарен вам!
Когда над горами взошло солнце, в Эги-ауле было тихо и спокойно. Трудно было бы найти след того, что еще час назад происходило в этих дворах. Только из каждого тунгула в ясное небо поднимался столб жирного дыма.
Калой не взял себе ничего. У них еще оставалось мясо от своего быка. А о будущем он не беспокоился.
Часок поспав, съев по кусочку мяса и запив бульоном, братья вышли во двор. Орци сводил Быстрого на водопой и стал чистить.
— Вон в той башне, у Кагермана, мясо еще не готово, варится, — сказал Калой. — А Суврат шустрая, она уже ест… Баки тоже завтракает… А у Борцука — пока в котле…
Орци, выпучив глаза, уставился на Калоя.
— А ты откуда знаешь? — спросил он недоверчиво.
— Знаю, — с хитрой улыбкой ответил Калой. — Не веришь? Проверь…
Не успел он это сказать, как Орци опрометью кинулся к тем башням, на которые указал Калой. Обежав все четыре двора, он вернулся и с детской настойчивостью пристал к Калою, чтобы тот сказал ему, как он узнал, что делается у людей в доме, в котле. Калой смеялся, отшучивался, говорил, что он знает секрет.
Но Орци трудно было заставить поверить в это. Наконец Калой сдался.
— Смотри, — сказал он, ставя перед собой Орци, — в тех домах, где завтрак готов и все принялись за еду, топить незачем. Из их тунгулов дыма почти нет. А где еще не все готово, там хозяйка держит огонь, там валит дым.
Орци не поленился и побежал еще в несколько домов. Признак, о котором рассказал брат, почти ни разу не обманул его. Орци был в восторге. Он решил такой интересной тайны не выдавать никому и прослыть кудесником.
В полдень к Калою прибежали соседи. К аулу приближался разъяренный Чаборз со своими однофамильцами. Калой, как условились, велел мужчинам запереться в башнях, а женщинам, детям и старикам выйти с ним к старшине.