Но должен предупредить: крайняя бедность переселенцев создает для некоторых из них невозможность отправиться в путь без получения существенного денежного пособия, по крайней мере на покупку лошадей или быков для упряжки. Это вынуждает меня выдавать им пособие, и таким образом мною превышены размеры ассигнованной на это суммы. Сие прошу доложить его превосходительству генералу Карцеву и учесть в дальнейшей субсидии.
С глубоким к Вам почтением генерал-майор…»Он написал число, 1865 год и, сделав замысловатый вензель, расписался.
Отложив письмо, генерал потянулся, сладко зевнул и, комкая слова, пробасил:
— Сла-в-а Ал-Ла-ху!..
3На другое утро Гойтемир по дороге в Джарах продал Турсу лошадь и отдал взаймы одну из своих арб с условием, что тот в Турции вернет ее.
Турс был очень доволен, потому что у него оставались деньги, выданные на покупку подводы.
Весть об отъезде Гойтемира и Турса в Истмале[26] пронеслась над аулами, взбудоражила всех. Чтобы взглянуть на мухаджиров[27], узнать условия отъезда, многие пустились по тропам и напрямик через горы к аулам Гойтемира и Турса. Родственники торопились повидаться, попрощаться с ними. Остальных подгоняло любопытство и подозрительность. Равнодушных не было.
Доули и Гарак с Докки от этой новости не могли прийти в себя. Они попытались отговорить Турса. Почувствовав, что он в центре всеобщего внимания, Турс стал неузнаваем. Всякое возражение против отъезда вызывало в нем негодование. Доули, зная его характер, раньше всех поняла, что уговоры не помогут, и начала собираться в дорогу. Брали с собой самое необходимое. Очажная цепь, котел, сито и деревянное блюдо для теста всегда принадлежали старшему сыну в роду. Однако Турс распорядился оставить их в башне, потому что, видимо, надеялся когда-нибудь вернуться.
Многие родные и соседи были по-настоящему огорчены решением Турса.
Поздно вечером жрец сельского святилища белобородый Конахальг собрал стариков, женщин и детей на холм бога охоты Елты, чтобы помолиться за отъезжающих. Во внутренних и наружных нишах молельни вспыхнули свечи. Конахальг надел белую одежду, обнажил голову, вышел на открытое место, воздел руки к небу и воскликнул:
О верхнее божество Дяла! О Миха нана — богиня ветров, О богиня вьюги — Дерза нанальг, О мать рек наших — Хи нанальга, И Болам дяла — бог путников! К вам поднимаем мы руки и очи свои, Вас молим сделать благополучной дорогу братьев наших, Идущих за семеро гор, семеро рек и морей В далекие, неведомые нам края. О богиня луны — Кинча, Молим тебя: свети им ночью темною, Как корень лесов наших бага! О ангелы Ткамыш-Ерды! Уберегите их своими крылами от несчастья. Дика дяла — бог хорошего! Не допусти козней матери Злых богов Цолаш, Которая вечно подстерегает бедного человека В доме и за его стенами!Долго еще молился жрец, а люди стояли под ореховым деревом, слушали его, обнажив головы, и набожно подхватывали: «Очи! Очи![28] Да-алай, да-алай!»[29]
Долго из аула были видны на горе мерцавшие огоньки свечей. Но потом взошла золотая луна, и все померкло в ее ровном свете.
Соседи Турса еще с вечера пригнали к нему во двор своих осликов, чтобы чуть свет он мог нагрузить их и отправиться в путь к Джараху, где начиналась широкая дорога и ждала его арба с лошадью.
Еще до восхода солнца Турс навьючил животных. Доули и заплаканная Докки погнали их. А сам… Он то заходил в дом, то бродил по двору, дотрагивался до каких-то предметов, не зная зачем. Нарубил дров, снес их в дом и бросил у очага.
Гарак молча следил за ним. Турс сел к огню, подложил несколько поленьев и, когда они разгорелись, встал, выпил ковш воды, снял со стены чондыр и сказал:
— Огонь отцов никогда не должен погаснуть. Ты не покидай этих мест. А я, как обживусь, пришлю тебе денег на шесть коров. Выкупишь у Гойтемировых землю… Тогда, может быть, и встретимся… С соседями живи мирно. Пошли. — И, засунув смычок за пояс, он пошел со двора.
На окраине аула его поджидали односельчане.
— Не уходил бы! — искренне сказал Пхарказ. — Я отдал бы тебе полпашни. Не зря, при людях говорю!
Но Турс покачал головой:
— Камень, который тронулся с горы, остановится только на дне ущелья! Не сокрушайтесь. Я ухожу по воле Аллаха, и, может быть, вам тоже придется последовать за мной.
Он хотел здесь же распрощаться с ними, но люди пошли за ним до конца аульской земли.
Поравнявшись с тем местом, где еще недавно был клочок его пашни, Турс остановился и, поглядев на него, громко, с надрывом воскликнул:
— Есть еще у меня здесь земля!..
Он вырвал с корнем росшую у тропинки молоденькую сосну и направился с ней на вершину скалы Сеска-Солсы. Кинжалом выкопав ямку, посадил деревцо в центре каменной глыбы, куда тысячелетиями ветер по песчинке переносил землю, и спустился вниз.
— Пусть растет. И может быть, кто-нибудь в жаркий летний день найдет прохладу в его тени. Он не будет знать о нас, которые сегодня проходили здесь, как мы не знаем, зачем упал сюда этот камень и закрыл от меня навеки так много земли!..
Расставаясь с Турсом, горцы обнимали его. Пхарказ, прощаясь, ободряюще похлопал соседа по спине. А на лице у Турса застыла улыбка, как оскал подбитого зверя.
— Остающимся — да будет хорошо! — прохрипел он.
— Да будет благополучна ваша дорога!..
Яркое солнце освещало удаляющихся братьев. Жители аула остались на крайней полоске своей земли. А с вершины горы вниз, снизу на другую вершину, от башни к башне уже неслась, обгоняя путников, печальная весть.
— Турсе вы-шел!..
— Слы-шу-у!..
— Вы-шел!..
— Вы-шел!..
Братья шагали быстро, разогрелись, повеселели. Вскоре они догнали жен и пошли все вместе. Услышав о том, что Туре вышел, горцы выбегали проститься с ним. Кто жил поближе, выходил на тропу, обнимал его. Кто дальше — поднимался на свою вершинку. И тогда оттуда доносилось:
— Бла-го-по-лу-чи-я! Пу-ти!
И Турс, помахав чондыром, кричал в ответ:
— Дай ва-а-м Бог!..
Его охватило непонятное возбуждение. Он словно впервые увидел свои аулы, ущелья, их красоту, весну, которая покрывала леса и горы нежной дымкой зелени… И на этом фоне пробуждающейся жизни вдруг, как сухой скелет, появилась на скале одинокая башня замка Ольгетты. Мрачно смотрела она на путников черными глазницами окон. Змейкой вилась к ее подножию едва заметная, заброшенная тропа. Турс сразу потускнел, помрачнел. Заметив усталость женщин, он велел сесть и отдохнуть.
— Вот оно, гнездо Тантала. Это он заставил наших дедов уплатить Гойтемировым за смерть Тешала землей и получил от них за свой суд вот эту скалу. Он сам, на своих плечах, таскал туда камни. Сам строил башню. Неведомо откуда привез Тантал свою семью. Был у него единственный сын Бий. Народ боялся Тантала, его ума, его силы, и он косил чужие луга, запахивал земли слабых. А когда умер, собрались люди и не дали его сыну земли даже на то, чтобы похоронить труп отца. Закопал Бий Гантала во дворе замка и наутро исчез вместе с семьей. — Турс помолчал. — Говорят, каждый год, весной, в ночь после первой пахоты, на башню поднимается мертвый Тантал и зовет Бия. Он требует чтоб Бий пахал. Но вместо сына Танталу из леса отвечает Ешиб[30]:
«Люди не дали тебе могилы, а сына лишили горы…» И клянет Тантал людей, пока не погаснет последняя звезда. А потом уходит и снова ложится в свои камни. Страшное место. Говорят, те, кому случалось в такую ночь проходить мимо башни, становились безумными. Если б не этот человек, может быть, и мне не пришлось бы уезжать сегодня…
Проклятая башня!..
С суеверным страхом уходили Гарак и женщины от мрачных стен замка, а вокруг на землю наступала цветущая весна. Приближался месяц богини плодородия — Тушоли[31]. Уже прилетела и бегала по траве ее священная курочка — удод. Вот и сейчас пронеслась она мимо, вспархивая полосатыми крылышками, словно ныряя в траву, остренькая, как веретено. Около Горы Воздуха — Мохте — стоял храм. Каждый из путников нагнулся и бросил по три щепотки земли в его сторону.