По предложенію Челышева и цѣлаго ряда другихъ лицъ, партія порядка обратилась ко мнѣ съ просьбой взять на себя трудъ скорѣйшаго оздоровленія создавшагося въ губерніи ужаснаго положенія и принять тѣ мѣры, которыя я сочту наиболѣе цѣлесообразными. Подполковникъ Кременцовъ со своими казаками также настаивалъ на необходимости убрать Засядко, прикрывавшаго собой самарскія революціонныя организаціи, видимо готовившіяся къ рѣшительному наступленію.
При видѣ всего, вокругъ насъ въ городѣ и губерніи творившагося, я самъ сознавалъ, что настало время быстро реагировать на все происходившее, включая зловредную дѣятельность губернатора... Но для этого надо было ѣхать въ Петербургъ. На пути къ осуществленію этой поѣздки, передо мной вставало два препятствія: прежде всего разраставшіяся желѣзнодорожныя забастовки, разстроившія сообщеніе по Самаро-Рязанской магистрали; а затѣмъ и другое, чисто личное, обстоятельство. Меня охватывало чувство страха при мысли о необходимости покидать свою семью въ столь исключительно-тревожное время.
Какъ разъ въ эти дни разраставшагося уличнаго террора, братъ моей жены, Михаилъ Ушковъ, проживавшій со своей семьей противъ Самары въ своемъ Рождественскомъ имѣніи, рѣшилъ въ самомъ началѣ ноября спасаться отъ революціонныхъ событій. Онъ настаивалъ, чтобы и я забралъ всѣхъ своихъ и возможно скорѣе покинулъ „страшную” Самару. Само собой я отвѣтилъ за себя лично категорическимъ отказомъ, указавъ, что именно въ такое тревожное время я не имѣю права бросить на радость своимъ врагамъ службу и начатое дѣло объединенія людей порядка. Что же касается жены съ дѣтками, то я предоставилъ самой Анютѣ рѣшить этотъ вопросъ. Какъ ни уговаривалъ братъ сестру, она осталась вѣрна своему рѣшенію — неразлучно быть около меня „ что бы ни случилось.
Надо сознаться, что передъ тѣмъ, какъ рѣшиться ѣхать въ Петербургъ, во мнѣ происходила довольно мучительная борьба между велѣніемъ служебнаго долга и чувствомъ мужа и отца. Побѣдило первое. Въ этомъ отношеніи мнѣ помогъ мой старый и вѣрный ангелъ-хранитель, добрый наставникъ и совѣтчикъ И. П. Кошкинъ. Видя мои колебанія, онъ долго со слезами на глазахъ умолялъ меня тотчасъ же ѣхать въ столицу, явиться прямо къ Государю и все ему откровенно высказать. Помню заключительныя слова старика: „Государь, выслушавъ Васъ, узнаетъ всю правду и сдѣлаетъ, что нужно”...
Въ концѣ концовъ у меня сложилось безповоротное рѣшеніе ѣхать въ Петербургъ, раскрыть Царю всю правду о томъ ужасѣ, который происходилъ на мѣстахъ, и подсказать затѣмъ, кому нужно, мѣры возстановленія въ странѣ нормальнаго порядка, а въ частности, въ отношеніи нашего Самарскаго края, потребовать смѣны негоднаго, запуганнаго губернатора.
72
Въ первой половинѣ ноября, на мое счастье, наступило нѣкоторое улучшеніе въ желѣзнодорожномъ сообщеніи и, помолившись совмѣстно, съ Анютой у чудотворной иконы Смоленской Божьей Матери, я благословилъ семью и отбылъ въ грязномъ и заплеванномъ вагонѣ въ далекій Петербургъ.
Невозможно описать всей той ужасной обстановки, которая меня окружала во время моего путешествія до Рязани, особенно на сызранскомъ перегонѣ. Все находилось во власти какихъ-то озвѣрѣлыхъ людей, возвращавшихся съ Дальняго Востока въ грязныхъ шинеляхъ и рваныхъ „манчжуркахъ” (высокихъ солдатскихъ шапкахъ). Всѣ мѣста, включая и первый классъ, были ими вплотную набиты. Станціи, начиная съ Сызрани и до самой Рязани, носили слѣды новыхъ временныхъ хозяевъ желѣзнодорожнаго пути и сообщенія.
Вездѣ была страшная вонь и невылазная грязь, повсюду лишь слышалась площадная ругань и пьяные выкрики... Впослѣдствіи, приблизительно мѣсяца полтора спустя, состоялась спеціальная командировка небезызвѣстнаго генерала барона Меллера-Закомельскаго, для приведенія въ порядокъ этой главной желѣзнодорожній артеріи Москва — Рязань — Сызрань — Самара и дальше на Сибирь. Результатъ принятыхъ имъ рѣшительныхъ мѣръ сказался быстро. Весь путь, со всѣмъ его подвижнымъ составомъ, станціями и пр., сталъ неузнаваемъ. Къ январю 1906 года все было чисто прибрано и приняло нормальный видъ.
Въ Москвѣ я на день задержался и успѣлъ повидать интересныхъ для меня въ смыслѣ политической оріентаціи и освѣдомленности лицъ, каковыми я считалъ въ то время Александра Ивановича Гучкова и Николая Алексѣевича Хомякова. Въ доходившихъ до насъ столичныхъ газетахъ оба эти имени часто попадались намъ на глаза, и у меня составилось о нихъ понятіе, какъ о людяхъ умѣренно консервативныхъ, собиравшихся организовать партію на началахъ Манифеста 17-го октября и, вмѣстѣ съ тѣмъ, достаточно стойкихъ, чтобы выдержать натискъ крайнихъ лѣвыхъ организацій.