Гучкова я нашелъ въ одномъ изъ московскихъ банковъ, въ его директорскомъ кабинетѣ. Не понравились мнѣ его большіе, скрытые за пенснэ, каріе глаза, несомнѣнно умные, но съ какимъ-то неопредѣленно-загадочнымъ выраженіемъ. При разговорѣ Александръ Ивановичъ часто отводилъ глаза въ сторону, и рѣдко смотрѣлъ прямо. Встрѣтилъ онъ меня привѣтливо, обо многомъ разспрашивалъ и подѣлился своими планами образовать партію 17-го октября, основать въ противовѣсъ лѣвой печати правую умѣренную газету и пр. Въ общемъ, я вынесъ о немъ тогда впечатлѣніе, какъ о человѣкѣ дѣла и энергіи.
Не такимъ показался мнѣ милѣйшій и симпатичный Николай Алексѣевичъ Хомяковъ, спокойно и лѣниво проживавшій у себя въ старинномъ небольшомъ особнячкѣ на Собачьей площадкѣ. Говорилъ онъ медленно, немного шепелявя. Въ его обликѣ, въ его повадкѣ и разговорѣ, чувствовалась не то усталость, не то барская лѣнь. Гучковъ говорилъ рѣшительно и опредѣленно, а Николай Алексѣевичъ ко всему прибавлялъ сослагательную частицу „бы”, выражаясь приблизительно такъ: „Хорошо бы объединиться... надо бы газету свою завести”... и т. д. Онъ былъ въ ужасѣ отъ того, что творилось на „Руси-матушкѣ”. Узнавъ цѣль моей поѣздки, онъ отечески-благодушно проводилъ меня напутственными пожеланіями: „Ну, дорогой, поѣзжайте съ Богомъ! Да хранитъ Васъ Господь!”
Добрался, наконецъ, я до Петербурга и до своей Европейской гостиницы. 12-го ноября являюсь на пріемъ къ Министру Внутреннихъ Дѣлъ Петру Николаевичу Дурново, занимавшему въ то время помѣщеніе на Мойкѣ. Въ продолговатой комнатѣ, увѣшанной портретами бывшихъ министровъ, его предшественниковъ, скопилось множество всяческого народа. Черезъ нѣкоторое время растворилась дверь, и вышелъ небольшого роста штатскій господинъ пожилыхъ лѣтъ. Изъ подъ густыхъ мохнатыхъ бровей смотрѣли проницательные, умные, прикрытые пенснэ глаза. Общее выраженіе лица было скорѣе мало къ себѣ располагавшимъ. Это былъ самъ Министръ Внутреннихъ Дѣлъ Дурново. Быстро обходилъ онъ собравшихся въ его пріемной лицъ. Съ одними онъ кончалъ тутъ же, съ присущей ему манерой рѣзко и обрывисто и спрашивать и высказывать свои резолюціи. Другихъ же онъ приказывалъ своему секретарю отмѣчать для отдѣльнаго ихъ пріема у себя въ кабинетѣ. Къ этой категоріи Петръ Николаевичъ и меня сопричислилъ.
Не прошло и получаса, какъ въ пріемной осталось не болѣе двадцати человѣкъ, которыхъ начали поочередно впускать въ обширный министерскій кабинетъ, заставленный по стѣнамъ шкафами и съ огромнымъ письменнымъ столомъ.
Войдя въ этотъ кабинетъ, я вспомнилъ свой недавній разговоръ около окна съ Дмитріемъ Ѳедоровичемъ Треповымъ, который уже сталъ дворцовымъ комендантомъ.
Дурново любезно пригласилъ меня сѣсть и попросилъ ознакомить его съ тѣмъ, что происходило въ нашемъ далекомъ Самарскомъ Поволжьѣ, оговорившись, что онъ этимъ очень интересуется. При взглядѣ на него, я сразу замѣтилъ рѣзкую перемѣну, произшедшую съ нимъ послѣ того, какъ онъ очутился у себя въ кабинетѣ. Передо мной сидѣлъ не тотъ сухой, рѣзкій сановный бюрократъ, который только что торопливо пропустилъ мимо себя въ своей пріемной цѣлую шеренгу разныхъ депутацій и просителей, а человѣкъ съ привѣтливо-умнымъ выраженіемъ усталаго лица, приготовившійся терпѣливо и внимательно выслушать издалека пріѣхавшаго провинціальнаго общественнаго дѣятеля. Петръ Николаевичъ предупредилъ меня, чтобъ я не торопился, а все обстоятельно ему изложилъ. Своимъ обращеніемъ у себя въ кабинетѣ Дурново сразу же сгладилъ во мнѣ первое непріятное впечатлѣніе. Не спѣша, сознавая всю важность нашего разговора, я сталъ послѣдовательно излагать ему все, согласно обдуманнымъ мною заданіямъ.
Нарисовавъ ему картину самарскаго террора, охарактеризовавъ личность Губернатора Засядко, его преступное бездѣйствіе, зависимость отъ революціонныхъ организацій, возмутительное его отношеніе къ Кондоиди, я, отъ имени губернскаго землевладѣльческаго и городского собственническаго класса, объединившагося въ Самарскую партію порядка, просилъ Дурново принять рѣшительныя мѣры къ немедленному увольненію Засядко и къ справедливой реабилитаціи Кондоиди. Петръ Николаевичъ обѣщалъ сдѣлать то и другое. Въ отношеніи послѣдняго оговорился, что назначеніе Кондоиди на соотвѣтствующую должность онъ сможетъ сдѣлать лишь нѣсколько позднѣе, по соображеніямъ тактическаго свойства. Съ особымъ вниманіемъ отнесся онъ къ моему указанію на необходимость принятія со стороны Петербурга опредѣленныхъ мѣръ для заполненія пропасти между столичнымъ центромъ, издававшимъ рядъ манифестовъ исключительной важности и далекой провинціей, часто не понимавшей истиннаго смысла и значенія возвѣщаемыхъ съ высоты Престола реформъ. Я подчеркнулъ, что революціонныя подпольныя силы пользуются этимъ и заполняютъ деревню антиправительственной литературой и словесной пропагандой, подготовляя аграрные безпорядки. Дурново, видимо, былъ моими словами сильно встревоженъ. Надо думать, что онъ обо всемъ этомъ впервые слышалъ, — очевидно, Засядко былъ вѣренъ себѣ и ничего не доносилъ.