Стаховичъ надменно дымилъ сигарой, отдѣлывался краткими репликами, все время что-то нашептывая то Гудовичу. то грузному Трубецкому. Наконецъ, онъ всталъ и, подойдя ко мнѣ, вызывающимъ тономъ меня спросилъ: „Неужели Вы тотъ самый Наумовъ, который у себя въ Самарѣ считался либеральнымъ земцемъ, и о которомъ мнѣ неоднократно говорилъ Вашъ землякъ, Николай Александровичъ Шишковъ?” Я счелъ за лучшее на эту наглую выходку никакъ не реагирозать, но сознаюсь — мнѣ это было нелегко, хотѣлось съ этимъ господиномъ иначе поступить.
Возмездіе воспослѣдовало въ иномъ видѣ — всѣ высокопарные призывы Стаховича полностью провалились: огромнымъ большинствомъ было постановлено перейти къ чисто дѣловой работѣ.
По окончаніи засѣданія, многіе изъ присутствовавшихъ проводили меня до моей Eвропейской гостиницы, зашли ко мнѣ въ номеръ и выразили мнѣ чувство признательности за мое разумное и „трезвое”, какъ они тогда выразились, выступленіе.
На другой день, просматривая газеты, я вдругъ наталкиваюсь на большую статью въ Перцовской газетѣ „Слово”, спеціально посвященную нашему вчерашнему засѣданію. Стаховичъ въ этой статьѣ выставлялся въ ореолѣ своего спасительнаго либерализма и государственной прозорливости, мы же всѣ (моя фамилія была проставлена въ первую голову) изображались заядлыми мракобѣсами, тормозившими обновленіе и оздоровленіе страны.
Я рѣшилъ захватить съ собой на съѣздъ упомянутую газету, и при началѣ засѣданія обратился къ предсѣдателю съ запросомъ, какимъ образомъ, послѣ его же предупрежденія о конфеденціальности работъ съѣзда, могла попасть въ печать статья, съ изложеніемъ существа происходившихъ преній и состоявшихся нашихъ постановленій. Опять-таки, со стороны всѣхъ присутствовавшихъ я встрѣтилъ моему заявленію единодушную горячую поддержку. Смущенный Гудовичъ завѣрилъ участниковъ собранія, что секретарь Съѣзда Ю. Н. Милютинъ никакихъ информацій въ газетныя редакціи не давалъ. Тогда всѣ обратили свои взоры на преспокойно дымившаго сигарой Стаховича, но, конечно, отъ него, дѣйствительнаго виновника этого возмутительнаго акта, признанія ожидать было нельзя. „Свои свободы” этот глашатай либерализма, очевидно, понималъ „по-своему”.
Въ послѣдующихъ нашихъ занятіяхъ чисто дѣлового характера Стаховичу участвовать было уже скучно и онъ большіе на нашихъ засѣданіяхъ не появлялся.
Вскорѣ мы получили отъ Министра Внутреннихъ Дѣлъ Булыгина приглашеніе „пожаловать” къ нему „на чашку чая” у него на дачѣ. Мы были радушно приняты большимъ, грузнымъ, съ пріятнымъ барскимъ лицомъ хозяиномъ, просидѣвъ съ нимъ часа два за непринужденной бесѣдой. Мы передали ему выработанную нами на съѣздѣ схему предстоящихъ намъ работъ по руководству выборами въ Думу. Булыгинъ, съ присущимъ ему лѣнивымъ добродушіемъ, съ нашей программой согласился. Милѣйшій и симпатичный Александръ Григорьевичъ, благодаря своей мягкотѣлости и всему своему облику, мало походилъ на министра — то былъ скорѣе добрый, благодушный баринъ-аристократъ, которому подходило бы жить не на министерской дачѣ, а у себя въ просторной помѣщичьей усадьбѣ.
Глядя на рыхлаго, благодушнаго Александра Григорьевича, какъ-то въ голову не приходило ждать отъ него проявленія рѣшительной власти. Булыгинъ скорѣе лишь только числился Министромъ, носителемъ же дѣйствительной власти фактически являлся его Товарищъ Министра Внутреннихъ Дѣлъ, одновременно занимавшій должность Петербургскаго Градоначальника, Свиты Его Величества генералъ-майоръ Дмитрій Ѳедоровичъ Треповъ.
Показательнымъ подтвержденіемъ взаимоотношеній Министра и его Товарища можетъ служить слѣдующій эпизодъ.