Какъ я ранѣе упоминалъ, тотчасъ по пріѣздѣ моемъ въ Петербургъ, я записался въ списокъ лицъ, заявившихъ о своемъ желаніи представиться Государю. Какъ разъ въ это время Его Величество отбылъ на своей яхтѣ въ финляндскія шхеры, и списокъ, въ который я былъ занесенъ, вернулся въ церемоніальную часть съ собственноручной отмѣткой Государя: „Приму тотчасъ по возвращеніи”.
Прошла недѣля, начиналась другая. Всѣ наши предводительскія засѣданія закончились, „чашка чая” у Министра тоже была выпита. Не разъ я понавѣдывался у Евреинова, какъ обстоитъ дѣло съ моимъ представленіемъ; получался одинъ и тотъ же отвѣтъ, что Государь еще не возвращался. Я начиналъ безпокоиться, ввиду тѣхъ исключительныхъ заданій, которыя возлагались на губернскихъ предводителей, какъ на руководителей предстоящихъ думскихъ выборовъ. Помимо этого я, во что бы то ни стало, долженъ былъ спѣшно вернуться къ себѣ въ Самару, ввиду ранѣе назначенныхъ мною на конецъ августа ряда собраній и совѣщаній, касавшихся дѣлъ серьезнаго мѣстнаго значенія.
Евреиновь, видя мое безпокойство и не имѣя подъ руками свѣдѣній о томъ, когда возможно было ожидать возвращенія Его Величества, посовѣтовалъ мнѣ обратиться къ Министру Внутреннихъ Дѣлъ. При свиданіи съ Булыгинымъ, я просилъ его, ввиду полной неопредѣленности времени возвращенія Государя, устроить отсрочку моего представленія Его Величеству до другого раза, а сейчасъ отпустить меня въ Самару къ моимъ срочнымъ мѣстнымъ дѣламъ. Скругливъ свои добрые, большіе, каріе глаза — очевидно, для пущей внушительности, мягкотѣлый, но милый Александръ Григорьевичъ категорически отказался мнѣ помочь. Въ силу состоявшейся Высочайшей резолюціи, помѣченной на моемъ спискѣ, я долженъ во что бы то ни стало ожидать возвращенія Государя. Мой самовольный отъѣздъ будетъ сочтенъ для меня, какъ Губернскаго Предводителя Дворянства, да еще впервые представляющагося, неслыханнымъ поступкомъ, и онъ, Булыгинъ, предвидитъ за таковой всяческія серьезныя для меня послѣдствія.
Пришлось волей-неволей подчиниться, а изъ Самары одна за другой приходили телеграммы. Видимо, тамъ стали голову терять. Я рѣшилъ вновь отправиться къ Булыгину; показываю ему кипу полученныхъ мною депешъ, еще разъ объясняю, что при такихъ условіяхъ я не смогу осуществить предвыборныя мѣропріятія, которыя намѣчены были на предводительскомъ Съѣздѣ. Закончилъ я слѣдующими словами: „ранѣе была одна — нормальная обстановка придворнаго этикета, нынѣ же, въ силу извѣстныхъ и Вамъ, Министрамъ, и Государю, исключительныхъ обстоятельствъ, переживаемыхъ страной, обстановка эта представляется иной, тоже исключительной, съ чѣмъ и слѣдовало бы считаться. Поэтому я позволяю себѣ еще разъ просить Ваше Высокопревосходительство оказать мнѣ содѣйствіе, въ смыслѣ заступничества передъ лицомъ нашего Государя, и отпустить меня немедленно въ Самару. Добрый Булыгинъ вновь закруглилъ глаза, глубоко вздохнулъ и задушевнымъ голосомъ промолвилъ: „Ну, знаете, единственно, что могу Вамъ въ этомъ случаѣ посовѣтовать! Поѣзжайте къ градоначальнику Трепову, изложите ему все. Если онъ согласится доложить Его Величеству относительно Васъ, можете спокойно ѣхать восвояси!” Я тотчасъ же поѣхалъ на Мойку, гдѣ проживалъ всесильный въ то время Петербургскій Градоначальникъ. Къ счастью, я засталъ его дома, и скоро былъ принятъ. Войдя въ кабинетъ, я увидѣлъ передъ собою высокаго, браваго и статнаго среднихъ лѣтъ генерала въ свитскомъ мундирѣ. Его каріе, прямо смотрѣвшіе, искренніе глаза и весь его обликъ выдавали недюжинную энергію и волевой характеръ.
Треповъ принялъ меня, стоя у окна. Пока я излагалъ ему о себѣ и создавшемся для меня затруднительномъ положеніи, онъ пристально всматривался въ мое лицо. Закончилъ я свое обращеніе просьбой взять на себя трудъ доложить Его Величеству. что я ему только что передалъ, и что вынуждало меня спѣшно ѣхать къ себѣ въ Самару. „Я убѣжденъ, — добавилъ я, смотря также прямо въ глаза понравившемуся мнѣ Трепову, — что Государь, узнавъ правду, меня помилуетъ!”' Генералъ молодцевато одернулся, улыбнулся и, протянувъ руку, сказалъ: „Поѣзжайте съ Богомъ и будьте покойны! Все будетъ сдѣлано!” При этихъ словахъ мнѣ захотѣлось крѣпко обнять этого браваго человѣка за высказанное имъ твердое обѣщаніе меня выручить.
Черезъ два дня я былъ у себя въ Самарѣ, въ окруженіи своихъ дорогихъ мѣстныхъ друзей-сотрудниковъ, и всѣ мы рьяно принялись за отвѣтственную и спѣшную работу.
Но прежде чѣмъ о ней говорить, мнѣ хотѣлось бы добрымъ словомъ помянуть то теплое отношеніе, которое проявлено было ко мнѣ со стороны многихъ, впервые со мной познакомившихся на съѣздѣ, моихъ новыхъ коллегъ — губернскихъ предводителей, съ которыми пришлось за время совмѣстнаго нашего пребыванія въ Петербургѣ, не только близко, но и дружески сойтись.