Вполне возможно, сводница врала и на самом деле «забытые розы ханского цветника» никакого отношения к ханскому гарему не имели, а посылались теми, кому было поручено присматривать за посольством. Ведь хивинцы тоже, наверное, интересовались, что происходит внутри миссии, а тут такой удобный случай…
Когда стараниями Зеленина съемки Хивы были закончены, решено было заняться тем же в других городах ханства; здесь незаменимым человеком оказался приказчик Бочаров. Этот предприимчивый коммерсант уже расторговался в Хиве и теперь снаряжал караван из нескольких верблюдов для коммерческого тура по городам ханства, где у его хозяина были деловые партнеры, а у него самого много знакомых. Пользуясь этим удобным прикрытием, Зеленин переоделся приказчиком и вместе с Бочаровым отправился в путешествие. Готовясь к рейду Зеленин, закрепляя легенду, прожил несколько дней в караван-сарае, где все это время квартировал Бочаров, живший от посольства отдельно.
Беспрепятственно маленький караван прошел по ханству, посетил города Ханки, Хазарасп, ряд других мест и под конец прибыл в Бухару. Везде их встречали с удивлением, но не враждебно; узнав, что в Хиве стоит русское посольство, с которым и пришли эти купцы, местный люд успокаивался и оказывал путникам гостеприимство. Бочаров всюду вел бойкую торговлю и скоро, продав все, что взял с собой, принялся закупать местные товары для продажи их в России. Тем временем Зеленин продолжал делать свое дело. Очень затрудняла его работу необходимость делать точные измерения и сложные расчеты без инструментов, на глазок или измеряя примитивными, подручными средствами, определяя норд и зюйд по солнцу, а расстояния вымеряя шагами. Бочаров, человек ловкий и сметливый, помогал ему, чем мог: он хорошо знал местные наречия, расспрашивал хивинцев и обо всем сообщал Зеленину.
При глазомерной съемке трюк с дыней уже не срабатывал, и потому, пользуясь тем, что вне пределов города Хивы слежка за ними велась не так плотно, топограф делал пометки карандашиком, спрятанным в ключик от часов, на внутренних сторонах крышек от коробок с товарами, и однажды разведчики чуть было не провалились с этими записями. Уже возвращаясь в Хиву, они заехали в город Куня-Ургенч и остановились там у знакомого Бочарову хивинца, не раз бывавшего в Оренбурге. У хозяина и Бочарова были общие торговые дела, и по своей нужде они отъехали из города, а Зеленин, пользуясь паузой в путешествиях, решил привести в порядок записи. Увлекшись, он, как на грех, забыл запереть дверь в комнату; вдруг в нее вошел мальчик лет четырнадцати. Немного помявшись у порога, он сказал по-русски: «Здравствуйте барин! Я вас знаю…»
Зеленину поразительно везло на встречи со знакомыми в этой стране! С ужасом он посмотрел на мальчика и стал поспешно убирать свои записи, а нежданный визитер продолжил, наблюдая за его манипуляциями: «Я два раза бывал в Оренбурге и жил там со своим прежним хозяином. Мы квартировали прямо рядом с вашим домом! Теперь меня продали сюда… Я знаю, чем вы занимаетесь! Видел в Оренбурге, как вы рисовали в степи. Но вы, барин, не бойтесь, я ничего никому не скажу». Зеленин слушал, ни жив, ни мертв.
Что тут делать? Зеленин, придя в себя, дал этому бедному, но очень наблюдательному мальчику горсть серебряной мелочи, фунт сахару и свисток, чтобы он помалкивал. Однако вернувшийся Бочаров выразил сомнения относительно того, что такой сообразительный мальчик будет просто так помалкивать, а не захочет получить сахару и свистков у кого-нибудь еще.
Пришлось им срочно вьючить верблюдов и убираться из города…
Миссия в Хиве завершила свою работу, дело было сделано, договор подписан и границы определены. Данилевский на 30 декабря 1842 года испросил у хана прощальную аудиенцию. Во время приема хан предложил господину послу пожить еще немного в Хиве, дождаться наступления весны. Данилевский вежливо отклонил приглашение, сославшись на то, что государь ждет доклада и он спешит лично порадовать его известием о подписании такого важного договора. Напоследок хан преподнес послу сюрприз, объявив, что с русским посольством отправится в путь его сановник Мухаммед-Эмин, дабы «выразить государю беспредельную благодарность за подарки и милостивое расположение».
В самый канун Нового года, 31 декабря 1842 года, караван посольства выступил в путь. Проводить русских пришел Сергей-ага, который привез на проводы корзину пирогов и бурдюк водки. Данилевский стал уговаривать «министра артиллерии» вернуться в Россию, обещая ходатайствовать о его прощении. Сергей ответил со вздохом: «Мне там, даже если простят, на старости лет один путь — в богадельню! А здесь я богатый человек и один из первых в Хиве… Нет, ваше благородие, уж лучше я здесь останусь век доживать. Да и привык я уже — как говорится, от добра добра не ищут! А вам дай Бог счастливо добраться!»
Уже перед самыми воротами, на выезде из города, русских ждало страшное зрелище: вдоль дороги, по которой они покидали Хиву, стояли ряды колов с посаженными на них персами; это была часть тех пленников, об освобождении которых Данилевский ходатайствовал перед ханом. Руки страдальцев были привязаны к ногам, в страшных муках они кончали свою жизнь, оглашая окрестности жалобными стонами. На вопрос Данилевского, обращенный к хивинцам, в чем вина этих несчастных, был получен ответ: будучи захваченными туркменами и проданными в рабство в Хиву, они, сговорившись, бежали, но были пойманы. В назидание остальным персам-невольникам приказано было посадить их на кол в день выступления русских в Оренбург. Таким образом русскому послу напомнили — в Хиве жизнью и смертью распоряжается хан, и он волен поступать с рабами, как ему вздумается.
Из Хивы посольство возвращалось специально не тем маршрутом, что шло в Хиву, чтобы предоставить возможность топографам получше разведать северную часть страны, которую никто из русских еще толком не исследовал; теперь тщательная съемка местности велась совершенно открыто, без оглядки на присутствие в караване Мухаммед-Эмина и его свиты. В Оренбург посольский караван вошел в разгар Масленичной недели, во второй половине февраля. Находясь в пути, Данилевский оправил вперед гонца из киргизов, ходивших с ними в Хиву, с известием, что возвращается он не один, а с послом хана. В Оренбурге хивинского сановника встретили торжественно, с азиатской пышностью. К министру иностранных дел графу Нессельроде был направлен курьер для получения распоряжений относительно посла Мухаммед-Эмина. Но поскольку хивинское посольство не ждали, с ответом в Санкт-Петербурге затянули. Только 22 апреля 1843 года посол со свитой в пять человек отправился в русскую столицу, куда и прибыл 13 мая.
Вскоре выяснилось, что подписание договора между Российской империей и Хивинским ханством ничего, в сущности, не изменило; во всяком случае, хивинцы даже не пытались его соблюдать. На наскоки из степи русским приходилось все так же давать вооруженный отпор, а малейшую снисходительность со стороны России в Хиве принимали за слабость. В 1858 году, принимая русское посольство полковника Игнатьева, хивинские правители объявили, что не помнят содержания договора от 1842 года, а сам текст договора ими потерян. И было похоже на то, что они не врали, — визиту русских послов предшествовала годичная резня, во время которой менее чем за год в Хиве сменились не то шесть, не то семь ханов. Немудрено, что в этой кровавой кутерьме договор, который мало что для хивинцев значил, где-то затерялся…
Службу Данилевского оценили по достоинству: за миссию в Хиву он был произведен в чин генерал-лейтенанта и переведен служить в Петербург. Ему было только тридцать пять лет, перед ним открывалась карьера. Но тут в его судьбу вмешалась любовь. Он встретил девушку, которую полюбил по-настоящему, сильно и страстно. Будь его избранница русской фамилии, вполне может статься, и состоялось бы их счастье, но девица была княжной из владетельного южнославянского рода, и родители готовили ей династический брак — супружество, пусть даже и с блестящим русским военным, было невозможно.