Потребность, почти физиологическая, видеть во всем (надо — не надо) причинно-следственные связи — простительное для академического человека профзаболевание.
Если Тициан — венецианский Пушкин, то Тинторетто — несомненно, Некрасов. Ну или Некрасов и Достоевский одновременно, что в некотором смысле одно и то же, а для меня — даже точней: Некрасова я очень люблю, Достоевского — скорее не люблю, а Тинторетто — то так, то эдак.
Мадонна дель Орто — «Госпожа наша огородная» — висит на стене одноименной церкви. Эта чудотворная статуя — никакая не госпожа, а Будда — круглолицый и миндалеглазый.
Мамаши показывают жмущимся к юбкам дочкам на Машеньку: смотри, идет одна, никого не боится. Такая хорошая! «Введение Марии в Храм» Тинторетто в церкви Мадонна дель Орто — удивительная картина. Гораздо лучше, чем висящий рядом «Страшный суд» — винегрет размером с теннисный корт.
Дворцовые сады — всегда за высокой стеной, потому что предмет роскоши и личного потребления. И всегда немножко через эту стену свешиваются — чтобы завидовали.
Вкус образованного венецианца XVIII века не отличался от вкуса современного человека: он заказывал роспись потолков Джамбатиста Тьеполо, свой портрет — Антонио Гварди, но при этом покупал работы наивных художников, условно говоря, местных Пиросмани, — и радовался. В Музее Кверини Стампалья целая комната увешана «Сценами венецианской жизни» Габриэле Беллы, которые патриций Кверини купил для своего загородного дома. Это замечательный образец наивной живописи в самом точном смысле термина.
Лонги, совсем не наивный художник с тонким пониманием законов академической живописи, приближал свои жанровые сценки к примитиву, точнее, то приближал, то отдалял, осознанно играя с этой дистанцией.
Способность понимать наивное искусство, видеть в нем особую экспрессию и, более того, рационально постигать его внутреннюю логику, чтобы использовать ее в своем творчестве, — это ли не примета ХХ века?
Каждый день, проходя по знакомым уже улицам и площадям, вижу что-то новое.
2 ноября
Такие истории надо рассказывать по порядку.
Не рассчитав, я приехал встречать А. И. в аэропорт Марко Поло за полчаса до прибытия самолета по расписанию. Оказалось, что самолет опаздывает еще на полчаса, да и пассажиры ведь выходят не сразу, так что у меня получился час с четвертью свободного времени. Я купил в буфете кофе и вышел с ним из здания терминала — покурить и поглядеть на снующих туда-сюда людей. (Кстати, кофе в Италии не только хороший, но и дешевый, в среднем несколько дешевле, чем дома, а в аэропорту — не дороже, чем в городе.)
Все равно оставался еще час, а книжки с собой не было.
В аэропорт я приехал на автобусе, на который пересел с вапоретто, потому что и автобус, и вапоретто — это муниципальная транспортная компания ACTV (дай ей бог здоровья!), и у меня их карточка. Однако в аэропорт можно попасть и прямо по воде, на вапоретто другой компании, но на них моя карточка не действует. От нечего делать решил прогуляться до пристани, посмотреть, как люди прибывают в аэропорт морем, — никогда такого не видел. Стрелка «Per vaporetto» указывала на бетонную дорожку под прозрачным навесом.
Длинная, метров пятьсот, дорожка, по которой в обе стороны люди сосредоточенно катят чемоданы, выводит к просторному прямоугольному бассейну: с одной стороны — причал, с другой — стена терминала, с третей — мол, с четвертой — выход в лагуну.
В бассейне, у самой стенки, плавали, повернувшись в профиль и то и дело ныряя, два баклана. Сам баклан матово-черный; глаз — тоже черный, но блестящий; под длинным, с крючком на конце, клювом желтая, кожистая, несколько дряблая складка. Он ныряет каждые тридцать секунд и выныривает тоже через тридцать секунд (я засекал), то без рыбки, то с рыбкой в зубах, хотя зубов у него, конечно, нет.
Баклан ныряет совершенно как человек: ссутулит плечи, выгнет шею и — бульк головой вперед. Вынырнув, он начинает по-собачьи и несколько брезгливо отряхиваться, дескать, вода мокрая и холодная.
Психологические особенности этой птицы, проводящей полжизни в воде, мне совершенно непонятны.
Насмотревшись на бакланов, я пошел обратно в терминал.
Дорожка к вапоретто или, раз я иду обратно, ко входу в терминал справа прижимается к аэродромным постройкам, а слева отделена от большой открытой автостоянки полосой лесопосадок метров сто пятьдесят длиной и метров тридцать шириной: красивые плосковершинные пинии свободно разбросаны на коротко подстриженной траве.