Я присаживаюсь в стороне к столику, беру газету и читаю. Изредка поднимаю над газетой глаза и слежу за ним. Он стоит у буфета и пьет стакан за стаканом. Я считаю: он пьет уже четвертый стакан. До моего прихода он, вероятно, выпил столько же, если не больше. Потом он отходит, тяжело опускается на стул и задумывается, уронив голову на грудь, и закрыв глаза. В комнате вдруг становится тихо, и слышен ветер, шумящий за стенами клуба в березах и соснах. Кто-то смотрит в окно и про себя говорит:
-- Вот идет Зина Каменева... Кого она в этакую погоду ищет?.. Глаза всех устремляются на Турцевича, потом на меня, Он вздрагивает, но делает вид, что ничего не слышит и не замечает. Я прикрываюсь газетой и усиленно стараюсь вникнуть в строчки передовой статьи о мароккских делах.
-- Не трудно угадать, кого она ищет, -- говорит мой сосед, молодой человек, с бритым лицом и хитро смеющимися глазами.
Я скорей чувствую, чем вижу, что он при этих словах кивает в мою сторону. Слышится сдержанный, шипящий смешок, и кто-то язвительно хихикая, громко замечает:
-- Идея свободной любви, проповедуемая нынче в литературе, проводится, как видите, и в жизнь...
Эта шпилька уже явно направлена в меня. Она вонзается мне в сердце и производит в нем целую бурю, которую я едва сдерживаю. Но молчать дольше я не могу. Тут дело касается не только меня. Они порочат ни в чем неповинную девушку. Я откладываю в сторону газету и, стараясь казаться спокойным, обращаюсь ко всем со следующими словами:
-- Мне кажется, господа, что вы клевещете на совершенно невинную девушку. Я хорошо знаю ее, и могу поклясться, что она не совершила ничего, что могло бы бросить на нее хоть малейшую тень...
Мое заявление является для всех неожиданным и потому производит впечатление. Сразу водворяется тяжелое, неловкое молчание. Никто не решается возразить...
Тогда Турцевич встает и с минуту смотрит на меня помутневшими от опьянения глазами.
-- Вы лжете! -- тихо и отчетливо говорит он глухим, дрожащим голосом: -- Вы лжете! -- повторяет он снова и садится на свое место.
Его лицо дергается гримасой внутренней боли, и руки на коленях слегка подпрыгивают.
-- Вы мне за это ответите! -- говорю я, бледнея, и начинаю дрожать всем телом.
Я роюсь в боковом кармане и достаю свою визитную карточку. Кто-то берет ее у меня и передает Турцевичу. Потом мне приносят его карточку. Всем ясно, что это вызов на дуэль. Снова в воздухе повисает, тяжелое молчание. Я прячусь за газету и тихо дрожу. Я оскорблен до глубины души за бедную девушку, и во мне глухо кипит злость. Мне хочется еще сказать Турцевичу что-нибудь злое, едкое, чтобы уколоть его в самое сердце. Но я знаю, что после вызова разговаривать с противником не принято, и я молчу, стиснув зубы...
-- Хотел бы я посмотреть на того храбреца, который в такую погоду выедет в яхте на озеро! -- снова говорит стоящий у окна, ни к кому не обращаясь.
Я смотрю на Турцевича в упор. Он поднимает, глаза и вызывающе смотрит на меня. Я говорю, усмехаясь:
-- Едва ли такой найдется. Многие храбры только на словах...
Турцевич решительно вынимает бумажник, роется в нем, выбрасывает на стол деньги и громко говорит:
-- Получите с меня!..
Буфетчик возится с чем-то за стойкой и медлит. Турцевич стучит, по столу чайной ложкой и раздраженно кричит:
-- Получите же!..
Он уходит, окинув меня презрительным, уничтожающим взглядом. Я сижу еще минут пятнадцать и тоже ухожу...
Падает снег. Крупные, белые хлопья кружатся, вьются, падают на землю и тают. Воздух от них кажется белым и пахнет свежо и резко, совсем по-зимнему. Темная, холодная вода озера жадно поглощает падающий на нее снег и от этого как будто становится плотной и тяжелой. Ветер рвет с меня плащ, и я крепко держу его, чтобы он не улетел.
На пристани яхт-клуба ни души. Я вглядываюсь в висящую над озером белую, снежную мглу и вижу серый парус, низко накренившийся, летящий к противоположному берегу и как будто с трудом разрывающий повисшую между небом и водой густую пелену. Это несомненно Турцевич. Этот молодой сумасброд действительно выехал в озеро, невзирая на отвратительную погоду и бешеный ветер. Вот яхта плавно поворачивает, делая широкий полукруг, и теперь несется прямо к пристани, ко мне. Парус кренится все больше и вдруг плашмя ложится на воду. Я невольно вскрикиваю и беспомощно оглядываюсь по сторонам. По прибрежному склону, нагнувшись и борясь с ветром, идет маленькая женщина в черной шали, осыпанной снегом. Мне не видно её лица, но мое сердце вздрагивает, и начинает, усиленно колотиться в груди. Мне кажется, что это Зина. Но я убеждаю себя, что это не она, куда ей идти в такую погоду? И я снова смотрю на озеро.