― Радость моя, нужно до того возненавидеть себя и до того смириться, чтобы ты чувствовал себя величайшим в мире грешником, и вот при таких самоунижающих чувствах покаяться, и так покаяться, чтобы, ничего, ни одного греха не утаить. Если это тебе не поможет, то самое скорое и радикальное средство вот какое: если желаешь совершенно освободиться от своих хронических привычек греха, Вам необходимо во всех своих грехах раскаяться публично перед всеми арестантами. Это будет для Вас самое радикальное и верное средство. Арестант задумался.
— Это тяжело, невозможно.
— Другого радикального средства против застарелых грехов нет.
— Поверьте мне, батюшка, это тяжело.
— Другого лекарства нет на земле против таковых привычек. Эти привычки вырываются из недр человеческой души только заступом глубочайшего смирения перед Богом.
— Нет, я так не могу.
— Насиловать я Вас в этом деле тоже не могу, но я должен одно Вам сказать, что другого средства для совершеннейшего освобождения от этого хронического зла нет. Вы подумайте только, что из Вас будет потом? Ведь Вы рано или поздно, а должны будете последние капли Вашей столь отравленной жизни выпить до дна.
— Я понимаю, но нет у меня мужества решиться на это дело.
— А Вы вот что сделаете: вот я завтра только для Вас, лично для Вас сделаю общую исповедь, и в это время Вы можете решиться на это великое дело.
На следующий день перед литургией я сделал общую исповедь. Меня страшно возмутило то, что этого-то арестанта я и не встретил за этой общей исповедью. Начал я совершать литургию. Во время причастного я начал говорить проповедь. В конце проповеди я заметил, что арестанты с большим вниманием слушали слово Божие. Заканчивая проповедь, велел арестантам стать на колени, стал и я, и, заканчивая свое слово, я молитвенно, как всегда, заключил следующими словами: «Царь наш Христос! Воззри на сих несчастных узников в час сей их горячего покаяния открой, открой, Милосердный Господи, двери своей всепрощающей любви для них. Кто, Господи, из смертных чист пред Тобою? Но Ты, Ты, Владыко неба и земли, замени для них свое праведное правосудие расплавляющим душу и сердце грешника пламенем Твоей Святой любви к нам». Я еще не встал на ноги, как этот арестант появился на амвоне и, став на него ногами, начал во всеуслышание каяться в своих грехах. Когда он говорил свои грехи, арестанты все плакали. Кончил он свою исповедь, и тогда я обратился к нему со словом: «Сын мой, сын мой милый! В тот момент, когда ты каялся, когда ты своим публичным раскаянием подвигнул других узников к стезям покаяния, тогда Христос, Друг и Спаситель кающихся грешников, своею десницею уничтожил все твои грехи и беззакония на хартии Своего Божественного правосудия, и Он, по данной мне власти, влагает в мои грешные уста те слова, что и Сам некогда в такие исключительные минуты Своей земной жизни произносил. Прощаются грехи твои многие, потому что ты сейчас возлюбил Его много». Арестант рыдал, потом, успокоившись, подошел к Святым Тайнам. На второй день он заявил мне, что он совершенно как бы переродился. На душе стало очень радостно, весело, и день этот для него стал днем нового появления в мир, и уже не в такой мир, каким он его знал до вчерашнего дня, а другой, мир обновленный и преображенный. Я благодарил Христа за Его реальную близость к грешникам.
Хотя этот заключенный и считался политическим, но я его считаю уголовным преступником. Это был офицер из Генерального штаба. Он продал планы Варшавской крепости германскому Генеральному штабу. Вот что он мне рассказывал: «Я имею красивую жену, нет слов, она женщина порядочная, добрая, и как жена добрая. В мою бытность холостым любил приударять за женщинами, но не в такой форме, как другие. Когда же я женился, то несколько лет я жил с нею честно и благородно. Через некоторое время, когда я попал в Генеральный штаб, то стал жить широко. А тут, как на грех, ко мне, стали льнуть женщины. Я связался с одной барышней. Она была из духовного звания. Знаете, я все ее капризы и прихоти исполнял точно и беспрекословно. Какие были у меня деньги — все пошли только на этот милый кумир. Однажды она заявила мне, что она любить меня не будет если я в чем-либо буду ей отказывать и на одном вечере я заметил, что она очень стала ко мне относиться холодно и, кроме сего, как никогда прежде, в этот вечер особенно как-то поглядывала на одного холостого поручика. Это меня весь вечер бесило. Наконец я ее уговорил и она поехала со мною в номер. Я в этом номере переночевал с ней и убедил ее, что она через какой-нибудь месяц будет иметь большие деньги, и я, по всей вероятности, после этого потребую от своей жены развода и женюсь на тебе, так говорил я ей, и она согласилась.
Откуда я получил бы большие деньги? Вот откуда: я решил продать планы Варшавской крепости в Германию. И, действительно, я их продал за большие тысячи. Нужно сказать правду, я самолично в этих планах внес новую схему, которой хотел заинтересовать германский Генеральный штаб указывая на новые формы крепости, совершенно не известные никому. Я был поражен, насколько Германия в точности, во всех деталях осведомлена во всех наших военных тайнах. Мне самому лично пришлось о новых, которых совершенно нет в действительности, фортах битые двое суток убеждать германский Генеральный штаб относительно их существования. Когда они раскрыли предо мною свой план той крепости и стали мне показывать, где и что, и какие форты, и в каком году они строились, и кто строил, и когда был им ремонт, я так и ахнул: они, эти германцы, более нас все знают, что мы скрываем в самой глубокой тайне — все наши военные секреты». Кончил офицер свой рассказ и после большой паузы опять заговорил: «Она выдала меня. Вот что значит женщина. Женщине нужно три вещи: деньги, ненасытная мужская похоть и наряды. Это ее счастье, ее бог, ее жизнь. Говорят, существуют где-то в пространстве диаволы, может быть, это и правда, но что женщина на земле диавол, это уже несомненная правда. Женщины — кузницы, где куют женские руки кандалы на мужчин. Вот хотя бы и я. Сколько раз она меня имела в своих горячих объятиях, какими только клятвами она не уверяла меня в своей любви, сколько раз она своими любовными слезами увлажала мое лицо, какими она только поцелуями доказывала мне свою преданность, и вот во что, в конце концов, вылилась ее любовь ко мне! В холодные кандалы, в ссылку на каторгу и в безотрадную одинокую смерть».
При нем находилась его супруга с племянницей. Эта женщина была настолько благородна к нему, что несколько раз ездила в Петроград хлопотать за него. В 1916 году он умер в Чите. Я раза три исповедовал и причащал его Святых Тайн. Благородная жена его Параскева Матвеевна после смерти своего мужа выехала из Читы в Саратов.
На этом публикация воспоминаний о. архимандрита в журнале «Христианская жизнь» N 2–10 за 1917 год была оборвана революцией…