И грустно же, тоскливо мне было…
V. В Вологде и в Любани
16 октября я приехал в Вологду и поселился в гостинице «Золотой якорь».
Вскоре же по приезде я здесь познакомился с очень симпатичным, хотя несколько странным юношей, бывшим студентом Московского университета, М. С., жившим в Вологде в ссылке. С. стал навещать меня, и я находил интерес в живой беседе с ним… То было время голода, и между нами естественно часто заходила речь о положении голодающих. И нам хотелось — если не деньгами, то трудом — принести свою лепту на общее дело. Тут которому-то из нас (теперь не помню) пришла в голову мысль издать в пользу голодающих сборник на средства вологжан и назвать его «Вологодским»; решили дать ему заглавие «Помочь».
Немедленно же мы принялись приводить нашу мысль в исполнение. С. написал для сборника отрывок из своих школьных воспоминаний, я написал рассказ и затем принялся за большую статью («Черный год. Предвестники голода 1891 года и его причины»). В то же время мы стали обращаться к литераторам с просьбою дать для нашего сборника что-нибудь из их произведений. И надо правду сказать, многие из пишущей братии охотно отозвались на наше воззвание. Нам прислали свои произведения: Эд. Беллами, Генри Джордж (перевод статьи его был сделан под редакцией Л. Н. Толстого), Вл. Соловьев, Мак-Гахан, Шеллер, М. Цебрикова, Н. Ядринцев, Д. Мордовцев, В. Португалов, Д. Мережковский, В. Балмашев, К. Вентцель, М. Альбов, Иванович, Д. Михаловский, В. Водовозов, К. Баранцевич, С. Дрожжин, Л. Пантелеев, Я. Егоров, А. Тарутин и др.
В октябре Н. Михайловский писал мне: «Вы правы, дорогой П. В., я действительно ничего не мог сделать по делу, о котором вы мне писали… При всем моем желании служить вашему сборнику — не могу. Я уже обещал саратовскому сборнику, и надо вот на днях посылать, а у меня ничего нет. Сергей Николаич тоже едва ли удосужится. Я ему, впрочем, скажу. Он теперь с головой погрузился в „Русское Богатство“ и делает, по моему мнению, большую глупость[33]. — Дай Бог хорошего и скорого исхода вашему делу. Крепко жму вашу руку. Ник. Михайловский».
Следующее письмо я получил от него в ноябре.
«Не сразу ответил вам, дорогой П. В., - писал Н. К., - потому что ждал 15 ноября, а ждал этого числа потому, что это день моего рождения (49 лет!)… Известны ли вам книги Летурно: „Evolution de la morale“, „Ev. du mariage“, „Evol. de la propriete“, „Ev. du droit'“? Я больше ничего подходящего не знаю и совсем не следил в настоящее время.
Что касается „Русской мысли“, то, дорогой мой, я уже давно бросил мечту о чем-нибудь вполне объединенном. Лишь бы меня-то не уродовали. Обещают, что так будет, — с меня и довольно. Кривенко вон все еще копошится и еще недавно стряпал что-то насчет „Русского богатства“, но ничего не вышло. Дела „Северного вестника“ мне в точности неизвестны, но думаю, что ему не выдержать… Заглавие романа[34] не читал, перелистывал только вторую часть, и мне показалось, что очень плохо. Этот человек так много пишет, что от него, должно быть, скоро ничего не останется. А жаль. В нем нечто есть или было.
Рукопись С-ко я получил, и ему уже написал.
Будьте здоровы. Хотелось бы сказать „до скорого свидания“.
Ваш Ник. Михайловский».
В ту зиму в вологодском театре давало спектакли товарищество драматических артистов под управлением Н. Корсакова. Теперь уж не помню, при каких обстоятельствах познакомился я с членом товарищества, А. Федоровым (ставшим впоследствии плодовитым поэтом, фельетонистом, драматургом и романистом). Вероятно, через него один из актеров, Григорьев, узнал, что у меня есть пьеса, разрешенная цензурой, но нигде не игранная, и попросил ее у меня для своего бенефиса, предполагавшегося в начале декабря. Я, конечно, охотно предоставил пьесу в его распоряжение.
В половине ноября жестокая инфлюэнца подвергла меня продолжительному домашнему аресту. Лечил меня д-р А. Снятков. Лечил-то он хорошо, относился ко мне чрезвычайно внимательно и энергично боролся с повышением температуры, но горе в том, что за мною не было никакого ухода. Прислуга изредка забегала ко мне, но не могла оставаться у меня подолгу. Изредка навещали меня родственники; заходил С. Помню, что он даже однажды всю ночь провел в моем номере: то он что-то усердно писал, то принимался ходить по коридору. Большею же частью я оставался один-одинехонек. Особенно были томительны и казались бесконечно долгими бессонные ночи…
Помню, однажды неподалеку от «Золотого якоря» вспыхнул пожар. Был вечер. Тревожные торопливые звуки набата разносились над городом. Я слышал, как по коридору бегали, перекрикивались, стучали дверьми. Красноватый, дрожащий отсвет ударял в окна моей комнаты… А я без сил, пластом, лежал на постели, и не мог даже подняться на ноги. Где горит, не близко ли, не угрожает ли опасность гостинице, я ничего не знал. Я позвонил раз и два и три, но ко мне никто не шел…
33
По поводу замечаний Н. К. об С. Кривенко и „Русском богатстве“ должно сказать, что, действительно, С. Н. Кривенко стоило больших хлопот, трудов и неприятностей спасти этот журнал от окончательного падения, но все-таки (с помощью В. П. Воронцова и других близких ему людей) он добился того, что „Русское Богатство“ перешло к нему (от Л. Е. Оболенского). Только, к сожалению, С. Кривенко не воспользовался результатом своих трудов, воспользовались им другие, более практичные люди. (Конечно, я не говорю об Н. Михайловском, который был желанным сотрудником и которого С. Кривенко высоко ценил). И теперь, когда Кривенко умер, когда он безответен, эти люди не посовестились инсинуировать на его счет в том же самом „Русском Богатстве“, которым они, благодаря Кривенко, владеют в настоящее время.