Полуживое "Московское общество сельского хозяйства" собрало собрание для заслушания докладов двух посланцев Саратова, -- Рыбникова и Куховаренко. Зал Общества на Смоленском бульваре был переполнен. Профессора, агрономы, кооператоры, учителя. А с кафедры льется раздирающее душу повествование. Еще не пришло время жатвы, а голод уже развернулся во всей своей потрясающей беспощадности. Жатвы ждать нечего: все выжжено... Запасов -- никаких. Голодные люди уже сейчас, в июне, разбегаются из деревень. Привозят в Саратов детей и бросают их у порога детских домов. Кормить нечем. Но и Саратову кормить их также нечем. Катастрофа-- миллионов. То же самое в Самарской, Казанской, Симбирской губерниях. Пожар голода загорелся сразу во всем обширном восточном районе. Бедствие имеет тенденцию расползтись на юго-восток и на юг. И оттуда -- страшные вести...
Точно молотом ударяли эти ораторы по сердцам собравшихся. Тишина -- мертвая... На лица -- лучше не смотреть. Найдут ли исход? Вот заговорил председатель Общества А. И. Угримов. Предлагает организовать при Обществе сельского хозяйства комитет помощи голодающим. "Что же сможет сделать этот Комитет?" спрашивают мои соседи. Ведь и само-то Общество еще существует каким-то чудом. А где средства?
Ко мне подошел страшно бледный муж мой, С. Н. Прокопович. "Выслушать вот это и разойтись мы не можем, сказал он мне. Но и действовать старыми общественными методами при такой катастрофе -- это значит играть в бирюльки. Единственное средство -- призвать на помощь заграницу. А для этого...".
Я так и не дослушала, что надо сделать для этого: председатель вызывал мужа на кафедру. Речь его поразила интеллигентское собрание...
-- Господа! Нужно или сложить руки и отойти в сторону: не мы, дескать, причина этой катастрофы и мы вообще отстранены от всех и всяких дел. Я другого мнения. Сложить руки мы не имеем права. Морального права. Надо действовать. А если действовать, то нельзя отвернуться от той обстановки, в которой эти действия мы должны совершать. Мы не можем совершить никаких действий без согласия советской власти, без ее одобрения, без ее содействия. Играть в бирюльки в такой момент просто позорно. Надо довести до сведения советской власти о том, что мы сегодня слышали и о том, что мы желаем по мере наших сил принять участие в помощи голодающим. А затем уже вырабатывать формы этого участия. Другого пути нет. И я предлагаю избрать немедленно депутацию для посылки ее в Кремль, к председателю Совета народных комиссаров...".
В собрании не нашлось никого, кто бы возразил против такого метода действий. Хулители такого "соглашательства" объявились уже потом, в процессе действия Комитета... Сидевший рядом со мной бывший товарищ министра царского правительства В. И. Ковалевский, меланхолически заметил:
-- Конечно, другого пути нет... И хорошо, что министр свергнутого большевиками Временного правительства призывает к этому: личные счеты партий и лиц в такие тяжкие времена только еще больше углубят наше несчастье...
"Углублять несчастье" политическими счетами с большевиками не захотело и собрание. Тотчас же была избрана депутация из представителей О-ва Сел.-хоз. и двух докладчиков. Она должна была на другой же день отправиться в Кремль для беседы с Лениным. С этого момента интеллигентская Москва стала буквально лихорадочно следить за развитием начатого дела. Толки, разговоры, споры, непрерывные телефонные звонки: не знаете ли, принята депутация? Вчерашнее мертвое и подавленное безмолвие сменилось оживлением, предвкушением возможности какого-то нужного дела...
На другой день стало известно, что Ленин депутацию не принял. Управляющий делами Совета народных комиссаров объяснил почему: это дело, так сказать, "не подсудно" председателю; надо обратиться в соответствующий комиссариат, в данном случае в Наркомзем. Депутация отправилась туда, -- к тогдашнему наркому земледелия Теодоровичу. Не была принята и там. Под разными предлогами свидание откладывалось. Саратовские депутаты волновались: уехать ни с чем в голодный район они не могли. А между тем депутация -- совершенно основательно -- была оскорблена таким отношением. О собрании в Кремле не могли не знать, о цели депутации -- также. Почему не желают говорить? Более или менее близкие к коммунистам люди говорили: в Кремле -- большая растерянность, -- у них также есть свои сведения о катастрофе на востоке; идут совещания; решений еще никаких не принято; а коммунисты без коллективного решения не совершают никаких сепаратных поступков. Надо выждать... Такие разговоры, быть может, инспирированные, шли по городу.