Я решил взять с собой Тристана — а вдруг мне понадобится лишняя пара рук, чтобы нажать хорошенько. Он поехал, но без особого восторга, который и вовсе угас, едва он увидел пациентку — весьма тучную представительницу шортгорнской породы, беззаботно разлегшуюся в стойле. Позади нее в желобе покоилась бесформенная кровавая масса, состоявшая из матки, последа, навоза и соломы.
Корове не слишком хотелось подниматься на ноги, но мы так орали и толкали ее в плечо, что в конце концов она подчинилась с брюзгливым видом.
Отыскать среди жирных складок нужное место, чтобы сделать эпидуральную анестезию, было не так-то просто; я не знал, все ли содержимое шприца попало куда положено. Удалив послед, я очистил матку и положил ее на чистую простыню, которую ухватили фермер и его брат. Оба были очень щуплыми и лишь с трудом удерживали простыню в горизонтальном положении. На их помощь рассчитывать не приходилось.
Я кивнул Тристану. Мы сняли рубашки, обвязали вокруг талии чистые мешки и приняли матку в объятия.
Она заметно распухла, налилась кровью, и нам понадобился час, чтобы водворить ее на место. Вначале мы очень долго бились впустую, и самая мысль о том, чтобы впихнуть этот огромный мешок в небольшое отверстие, казалась нелепой — словно мы пытались вдеть сардельку в игольное ушко. Затем в течение нескольких дивных минут нам казалось, что все пошло на лад, но тут же выяснилось, что мы усердно пропускаем ее сквозь прореху в простыне. (Зигфрид однажды поведал мне, как он целое утро пытался ввести матку в задний проход — и самое страшное, добавил он, ему это чуть было не удалось.) А под конец, когда угасла последняя надежда, вдруг наступил блаженный миг: мешок внезапно скользнул внутрь и скрылся там целиком.
Где-то в середине мы одновременно устроили передышку, почти сталкиваясь лбами и устало пыхтя. Щеки Тристана покрывал узор изящных крапинок, оставшихся после того, как их обрызгала лопнувшая артерия. Мне представилась возможность заглянуть ему в глаза глубоко-глубоко, и я прочел там крайнее отвращение ко всему происходящему.
Намыливая руки в ведре, чувствуя ноющую боль в плечах и спине, я взглянул на Тристана. Он натягивал через голову рубашку, словно из последних сил, а корова ублаготворенно жевала клок сена, явно сохранив за собой пальму первенства.
В машине Тристан простонал:
— Я убежден, что мне подобные операции очень вредны. У меня такое ощущение, будто по мне проехал паровой каток. О, черт, ну и жизнь!
После обеда я встал из-за стола.
— Ну, Трис, я отбываю в Бротон и хотел бы напомнить тебе, что, быть может, эта корова своего последнего слова еще не сказала. Рецидивы не так уж редки, и есть порядком шансов, что эта штучка опять вывалится. В таком случае, она вся твоя. Зигфрид вернется неведомо когда, а я от своего свободного вечера не откажусь ни за какие коврижки.
Против обыкновения чувство юмора изменило Тристану. Лицо его вдруг осунулось, и он словно постарел на три десятка лет.
— Господи! — простонал он. — Помолчал бы ты. Я совсем дошел. Вторая такая свистопляска меня уложит в гроб. И чтобы я один? Этого мне не пережить, слышишь?
— Ну что же, — садистски протянул я, — постарайся об этом не думать. Ведь все может еще обойтись благополучно.
И вот когда на десятой миле Бротонского шоссе я увидел телефонную будку, меня внезапно осенило, и, затормозив, я вылез из машины.
— А вдруг, — бормотал я, — а вдруг хоть раз и мне повезет.
Когда я закрыл за собой дверь будки, вдохновение уже бушевало во мне. Я закутал микрофон носовым платком, набрал номер Скелдейл-Хауса и, услышав голос Тристана, оглушительно гаркнул:
— Это вы, что ли, нынче утром засунули обратно нашей корове телячью постельку?
— Ну да, и я тоже. — Голос Тристана стал пронзительным. — А что-нибудь случилось?
— Случилось! — взревел я. — Она ее обратно выкинула.
— Обратно? Обратно? Целиком? — взвизгнул Тристан.
— Ага. Смотреть страх берет. Кровь льет, и раздуло ее вдвое больше против утрешнего. Придется вам с ней повозиться.
Наступило долгое молчание, и я подумал, уж не хлопнулся ли Тристан в обморок. Но тут послышался его голос — хриплый, но решительный:
— Хорошо. Сейчас еду.
Наступила новая пауза, а потом он спросил почти шепотом:
— Она целиком вывалилась?
И я не выдержал. В этих словах прозвучала такая тоска, что меня разобрал смех. В них чудилась безумная надежда, что фермер все-таки преувеличил и наружу торчит лишь маленький кусочек. Я захохотал. Мне хотелось поиграть с моей жертвой чуть подольше, но это оказалось невозможным. Я захохотал еще громче и сдернул платок с трубки, чтобы Тристан услышал мой голос.